Тридцатилетняя война

Легкомысленность поведения вызывалась не столько недостатком совестливости, сколько ее избытком. Когда Фридрих пришел к власти, он был слабодушен и смущен новыми обстоятельствами. Утрата власти укрепила его характер. Несмотря на поражение, он не потерял веру в правоту своего дела. Ему не хватало не только безумства смелости и лидерских качеств, которые могли бы спасти Богемию, но и элементарного эгоизма, который помог бы сохранить хотя бы часть состояния. Поражение многое упростило, ярче высветило разницу между тем, что верно, и тем, что неверно. Теперь Фридрих четче понимал справедливость своей борьбы, временно потерпевшей неудачу, и готов был доказать это, невзирая на предательства. «Нас привели в Богемию не алчность и не амбиции, — писал он Турну. — Ни в бедности, ни в отчаянии мы не восстанем против нашего возлюбленного Господа и не поступимся нашей честью и совестью»[304]. Со времени битвы на Белой Горе и до самой смерти Фридрих следовал этим принципам со всей твердостью и со всеми прискорбными последствиями.

Фердинанд потребовал беспрекословного повиновения и извинений. Фридрих ответил простодушно, что человеку, если он прав, не в чем каяться. Если же император гарантирует неприкосновенность чешской конституции, заплатит армии новобранцев и компенсирует все его расходы, то тогда подумает об отречении[305]. Это было не только непослушание, но и вызов всем германским князьям. Они еще в Мюльхаузе не объявили противозаконным захват чешской короны. Сомневаясь в правильности их суждения, Фридрих дал понять, что император вынудил князей так поступить либо подкупил. До конца жизни Фридрих заявлял, что не нарушил мир в империи и восстал не против императора, а против эрцгерцога Австрии. Это убеждение лежало в основе всей его политики, и он считал себя законным королем Богемии, подвергшимся вероломному нападению как в самой Богемии, так и на своих землях.

Если Фридрих не подчинится воле Фердинанда, то войска Спинолы останутся в Пфальце. Два условия восстановления мира оказались невыполнимыми. А как же обстояли дела с армией Мансфельда и долгами Фердинанда?

Безработная армия Мансфельда томилась в Пильзене, император предал его анафеме, а за голову командующего обещал заплатить триста тысяч талеров. На ближайшее будущее Мансфельд должен был решить две задачи: найти для своих людей пропитание и поступать таким образом, чтобы представлять собой особую ценность для одной стороны или опасность для другой: тогда ему предложат новое дело либо выкупят из войны. Пока же он занимался тем, что восполнял поредевшие ряды, набирая рекрутов, с разрешения и без разрешения властей, по всей Южной Германии.

Под его началом была не только армия, но и целое государство. Обыкновенно у каждого солдата имелись женщина и мальчик на побегушках. В армии Тилли на каждого лейтенанта приходилось пять слуг, на полковника — до восемнадцати. Обрастая награбленным добром, воины нанимали носильщиков. Мушкетеры брали с собой оружейных мастеров. Все эти люди вкупе с конюхами и женами составляли значительный контингент, обременяющий, но необходимый для армии[306]. Она разрасталась и за счет крестьянских девушек, уведенных из разграбленных и сожженных деревень, детей, выкраденных с целью получить за них выкуп, всякого рода коробейников, целителей-шарлатанов, мошенников и бродяг. В армии Бюкуа каждую неделю рождалось шесть-семь детей[307]. Женщины в войске Мансфельда были не менее плодовиты.

Главарь наемников должен был держать в узде и заботиться об этой разношерстной толпе, если не хотел подвергать еще большей опасности и себя, и землю, на которой находился. «И люди, и их лошади не могут питаться одним воздухом, — писал Мансфельд. — Оружие имеет привычку ломаться, а одежда изнашивается и приходит в негодность.

Для того чтобы покупать, им нужны деньги. Если не дать им денег, то они возьмут их там, где найдут, и не потому, что они им якобы принадлежат, а по своей воле, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь. Дверь в эту вольницу открылась давно, и они к ней привыкли… Они не щадят никого, для них нет ничего святого, ни церквей, ни алтарей, ни склепов, ни могил, ни мертвецов, лежащих в них»[308]. Таким было «государство», которым правил Мансфельд, и можно лишь догадываться о том, какая анархия началась бы, если бы он отпустил вожжи.

Всю зиму Мансфельд баламутил Европу, предлагая свои услуги то Савойе, то Венеции, то Соединенным провинциям. Ранней весной он поспешил в Хайльбронн, где собрались князья унии, надеясь подписать с ними контракт. Его ожидания не оправдались, а на обратном пути к чешской границе ему встретился гарнизон Пильзена, покинувший город в его отсутствие за сто пятьдесят тысяч гульденов[309]. Деньги пригодились, войско было нужнее, чем город, и Мансфельд не стал возражать.