Тридцатилетняя война

Кристиан IV был человеком достойным. Ему не повезло лишь в том, что он правил одновременно с королем Швеции, из-за блистательности которого ему и отвели столь незначительное место в истории Европы. Ко времени вторжения в Германию ему исполнилось сорок восемь лет и тридцать семь лет он находился на троне. Это был широкоплечий, крепкого телосложения мужчина с красноватым лицом и светло-каштановыми волосами, слегка поседевшими. Он не чурался физических усилий, много пил и был очень плодовит. Моногамия вовсе не устраивала его бурную натуру, и его внебрачные дети создавали проблемы для Дании и темы для шуток в Европе. Тем не менее это был человек большого ума, одаренный многими талантами, которые он с толком применял на практике: вел, например, ученую переписку на латыни с таким энциклопедистом, как Яков I, король Англии[493]. Способный лингвист, Кристиан был и превосходным собеседником. Король поощрял искусства и науки, чем могли похвастаться немногие из его предшественников, и в пышном декоре дворцов в Кронберге и Копенгагене, в их богатом и обильном убранстве, в пухлых розовых херувимах отражалась его пылкая и деятельная индивидуальность. «Трудно поверить в то, что он родился в холодном климате», — сказал о нем один итальянец[494].

Кристиан был хорошим королем, защищал народ от непомерной алчности дворянства, развивал торговлю дома и за морями. Если он в чем-то и не преуспел, то лишь потому, что ему приходилось постоянно иметь дело с эгоистичной и безответственной аристократией у себя в стране и трансцендентальной гениальностью Густава Адольфа за рубежом. Все невзгоды и трудности он должен был брать на себя, его интеллектуальные и физические силы всегда были напряжены до предела, рядом с ним не было людей, на которых он мог бы переложить хотя бы часть своих дел и обязательств. Хорошие манеры, дипломатичность, безрассудная смелость, грубый юмор и суровый нрав — все было подчинено политике. Сопоставляя его неудачи с успехами короля Швеции, нельзя забывать о том, что у Густава Адольфа, помимо талантов, были и помощники. Кристиан со времени совершеннолетия идо конца дней своих был вынужден сражаться в одиночку.

Наполовину немец, он превосходно говорил и писал на этом языке, и в Германии у него были свои интересы. Он был герцогом Гольштейнским, его сына только что избрали на вакантное место епископа Фердена, для него же Кристиан заявил права на Оснабркж и Хальберштадт. Владея этими территориями и Гольштейном, Кристиан мог оказывать давление на колеблющихся нейтралов. Однако он и его союзники недооценили сложность политической неразберихи в Германии. Курфюрсты Саксонии и Бранденбурга не меньше, чем Кристиан и император, желали добра своим сыновьям, и они тоже претендовали на Оснабрюк и Хальберштадт. Они не хотели, чтобы эти епископства у их сыновей перехватили габсбургский принц или король Дании. И оба князя подтвердили свою неизменную лояльность императору.

Тем временем несчастные правители Нижнесаксонского округа продолжали пребывать в нерешительности. Они не желали отказываться от нейтралитета, но им было трудно его сохранять в условиях, когда на южной границе стояли лагерем войска Тилли, а с севера надвигался датский король. В запугивании больше преуспел Кристиан. В мае 1625 года сословия избрали его президентом округа, а затем с неохотой приняли решение призвать население к оружию[495]. На практике это означало лишь то, что Кристиан мог набирать рекрутов в пределах их территории.

Формального объявления войны между королем и императором не было, и Тилли запросил у Кристиана разъяснений относительно своих намерений. В ответ он получил примирительное письмо, объясняющее, что Кристиан как президент Нижнесаксонского округа счел необходимым предпринять меры для усиления обороны[496]. Потом всю осень и зиму шел любезный обмен посланиями между Фердинандом и сословиями округа: император пытался оторвать их все или по отдельности от Кристиана. Цепляясь за нейтралитет, они вначале соблазнились предложением о религиозных гарантиях для северных германских епископств, а затем отвергли его, когда Фердинанд сделал исключение для Магдебурга. Они быстро оказались в том же малоудобном положении, в котором побывали все нейтральные государства Германии, — в состоянии войны и с той и с другой противоборствующими сторонами[497].

На самой войне ничего особенного не происходило. С Кристианом, продвигавшимся по Везеру, у Хамельна случился неприятный инцидент. Однажды вечером, когда он объезжал войска, лошадь сбросила его, и он пролетел восемьдесят футов с крепостного вала и чудом остался жив. Слухи о его гибели[498] побудили Тилли пойти навстречу датчанам, но после уточнения информации о происшествии и наличии провианта он вернулся обратно[499]. Даже подход Валленштейна с армией в тридцать тысяч человек[500] не уменьшил, а приумножил трудности Тилли: теперь ему надо было кормить две армии на землях, уже изрядно опустошенных его войсками[501].