Тридцатилетняя война

Но и без этого постоянного давления монарху, находившемуся в критическом положении, стало понятно, сколь велики заслуги его полководца и сколь опрометчиво он поступил, удалив его. Зависимость от Баварии и лиги давно уже тяготила Фердинанда, но именно эта зависимость не позволяла ему выказать своё недоверие и раздражить курфюрста восстановлением власти герцога Фридландского. Теперь, однако, когда затруднения возрастали с каждым днём, а слабость баварской подмоги становилась всё очевиднее, он был расположен внять друзьям герцога и обдумать их совет призвать этого полководца к власти. Несметные богатства Валленштейна, всеобщее к нему уважение, быстрота, с которой он шесть лет назад выставил сорокатысячную армию, ничтожные издержки, которых требовало содержание этого многочисленного войска, подвиги, совершённые им во главе последнего, наконец самоотверженность и верность, проявленные им по отношению к императору, всё это было ещё живо в памяти монарха, и герцог казался ему наилучшим орудием для того, чтобы восстановить равновесие сил между враждующими сторонами, спасти Австрию и сохранить господствующее положение католической религии. Как ни тягостно и ни унизительно было для гордости императора столь недвусмысленно признаться в своей прежней ошибке и нынешней беде, как ни трудно было ему с высоты своего величия снизойти до просьб, как ни сомнительна была верность столь жестоко оскорблённого и столь непримиримого человека, как ни громко и настоятельно было, наконец, неодобрение, открыто выражаемое испанскими министрами и курфюрстом Баварским по поводу этого шага, — безвыходность положения победила всякие другие доводы, и друзьям герцога было поручено осведомиться о его намерениях и намекнуть ему на возможность восстановления на посту главнокомандующего.

Осведомлённый обо всём, что говорилось в кабинете императора в его пользу, Валленштейн достаточно владел собой, чтобы скрывать внутреннее торжество и выказывать видимость равнодушия. Пробил час мести, и его гордое сердце ликовало при мысли о том, что императору с лихвой будет уплачено за понесённое оскорбление. С необычайным красноречием распространился он о том блаженстве частной жизни, которое он испытывает после удаления с политической арены. Он слишком долго, — заявил он, — наслаждался прелестями независимости и досуга, чтобы жертвовать ими ради ничтожного призрака славы и неверной милости государей. Угасли все его стремления к величию и могуществу, единственная цель его желаний — покой. Чтобы не выдать своего нетерпения, он не принял приглашения явиться ко двору, но переехал в Цнайм в Моравии, откуда удобнее было вести переговоры с Веной.

Сначала пытались ограничить передаваемую ему власть тем, что предполагали приставить к нему особого наблюдателя; этой уловкой хотели успокоить курфюрста Баварского. Уполномоченным короля, Квестенбергу и Верденбергу, при посредстве которых, как старых друзей герцога, велись эти щекотливые переговоры, было поручено упомянуть в их предложениях о короле Венгерском, который также, дескать, будет находиться при армии, чтобы под руководством Валленштейна изучить военное дело. Но при одном упоминании об этом имени переговоры едва не были прерваны. Герцог заявил, что никогда и ни в каком случае он не потерпит в своём деле помощника, хотя бы сам господь бог захотел разделить с ним его власть. Но даже и тогда, когда отказались от этого неприемлемого условия, любимец императора и министр, князь фон Эггенберг, стойкий друг и защитник Валленштейна, лично присланный к нему, долго понапрасну истощал всё своё красноречие, чтобы преодолеть притворное нежелание герцога. Монарх потерял в Валленштейне драгоценнейший алмаз своей короны, — сознавался министр, — лишь под чужим влиянием и против своей воли сделал он этот шаг, в котором не переставал раскаиваться. Его уважение к герцогу неизменно, его благосклонность к нему непоколебима. Решающее тому доказательство — исключительное доверие, которое монарх теперь проявляет к верности и дарованиям герцога, ожидая от него, что он исправит ошибки своих предшественников и изменит весь ход событий. Великодушно и благородно будет пожертвовать ради блага отечества справедливым негодованием; великодушно и достойно герцога — победить коварные наговоры противников тем, что он удвоит свою энергию и своё рвение. Эта победа над собой, — говорил в заключение Эггенберг, — увенчает прежние бесценные заслуги герцога и сделает его величайшим человеком своего времени.