Произошло это потому, что рынок заставил капиталиста шаг за шагом отказываться от традиционной мотивации труда. Вдохновенный защитник капитализма М. Вебер указывал на протестантскую этику труда. Капиталисты XIX и начала XX века еще заставляли себя жертвовать радостями жизни, экономить ради капиталовложений в строительство заводов, фабрик, железных дорог, средств связи. Состояние их души Вебер называл «отложенным счастьем». Оно компенсировалось общественным признанием, они гордились, что служат своему отечеству. Образ тех капиталистов-созидателей олицетворяли имена Круппа, Тиссена, Генри Форда, Карнеги, Путилова, Рябушинских, Морозовых и сотен других, дела которых не забыты до сих пор их благодарными потомками. Но рядом с этими гигантами стали появляться юркие, вездесущие махинаторы, биржевые маклеры, по сути, проходимцы и прохвосты. Они-то и стали инициаторами десятков новых кредитных услуг, деривативов, «ценных» бумаг, строителями всякого рода пирамид. Вначале на эту мелкоту не обращали внимания, относились по старинке с брезгливостью. Во все времена были ростовщики и спекулянты! Но тогда это были маргиналы.
Вплоть до 80-х годов XX века спекулятивный капитал не главенствовал в мировом хозяйстве. Правда, у него появились свои замысловатые теоретики типа Г. Зиммеля. Он, в противоположность М. Веберу, стал апологетом денежного капитала, доказывая, что никакой разницы между древним ростовщичеством и реальным производством нет: и там и там люди просто делают деньги. Не важно, что производит фабрикант или банкир: оба они делатели денег. А деньги, как известно, не пахнут. В итоге таких теорий мы стали жить в эпоху денег, они стали богом и новых русских. Богом духовно опустошенной молодежи. Их целью жизни стал не труд, не заработанное в поте лица благо, полезное ближнему, а «бабло». Их цель жизни – срубить бабки, лучше «зеленью», ловко обманув партнера и потребителя. Деньги, по Зиммелю, не пахнут! В денежной вселенной не играют роль качественные, тем более моральные различия. Зиммель и ему подобные стали первыми теоретиками долларового глобализма: если нет разницы между реальным производством и денежным капиталом, а денежный обмен универсален, то его имманентная логика ломает изоляционизм местных и национальных рынков, ведет к не знающему границ мировому рынку. К спекулятивному раю, не знающему никаких границ, ограничений и правил. И никакого «отложенного счастья».
Вслед за отменой золотовалютного стандарта доллара банки добились отмены правительственного контроля за обменом валют. Вашингтонский консенсус от 1989 г. и его символы неолиберализма и монетаризма постулировали свободный перелив капиталов: никаких национальных границ, полная «дерегламентация», никакого протекционизма. Конкуренция принуждает стремиться к бесконечному. К концу XX века болезнь стала очевидной: выгоднее не производить, а спекулировать, перегоняя в считаные секунды на электронных денежных рынках огромные суммы виртуальных денег. Многие корпорации, традиционно занятые производством ценимых обществом товаров, вынуждены ныне отзывать значительную часть активов из производства и бросать их в рискованные спекуляции на денежных рынках. Норма прибыли там намного (а порой и во много раз!) выше, чем в реальном производстве. Западный производственный капитал к тому же не выдерживает конкуренции дешевых китайских и прочих восточных товаров. Особенно опасно то, что виртуальные «электронные» деньги стали разрушителями сложившихся мер стоимости. Запасы и скорость их обращения ничем и никем не ограничены, за исключением скорости света.
Мировая финансовая олигархия успешно использует кризис для списания многотриллионной задолженности США – своего плацдарма в перманентной войне против всего человечества. Главным правилом, например, известного финансового спекулянта Д. Сороса, по его словам, является: «Руби, что клонится!» Клонится, опускается в отношении к золоту доллар. И Сорос одним из первых стал играть против доллара. Современный кризис – это крах того виртуального мира, который создала мировая финансовая олигархия.