Тригон. Изгнанная (СИ)

Стоит только Тилии подумать об этом, как по липкой от пота спине бежит противный холодок: «А что, если дело не в проверке? Что если что-то случилось с родителями или братом?» Она неосознанно делает шаг в сторону единственной двери, через которую можно попасть на её этаж, решив, что именно этого от неё и ждут, когда шедший слева каратель, заметив манёвр, грубо оттесняет её дальше к лестнице.

«Значит дело не в семье, здесь что-то другое», — с облегчением выдыхает Тилия, оставляя этаж позади. Но тут же это чувство сменяется страхом за свою судьбу. Ещё ничего не кончено! Она до сих пор так и не узнала, в чём её вина. И чтобы хоть как-то отвлечься, в уме пересчитывает оставшиеся позади этажи. Их уже больше двадцати, но безмолвная троица в чёрном, словно и не собирается останавливаться.

Злость и безысходность тут же накрывают Тилию с головой. Она вспотела, устала от неизвестности, пару раз чуть не подвернула ногу на этой чёртовой лестнице, а этажам нет ни конца, ни края! Неужели так трудно воспользоваться подъёмником, и не тратить столько времени и сил на этот безумный спуск?

Тилия знала, что запрещалось пользоваться этим сложным устройством без должного сопровождения, да и вряд ли это кому-то бы удалось без специального пропуска, но у карателей ведь такой пропуск наверняка имелся.

Хоть они и стояли на ранг ниже членов Совета, но всё же возвышались над всеми остальными, например, врачами, как её отец или работниками Теплиц, как мать. От этих, внушающих повсеместный ужас, людей зависела безопасность их города-колонии. Они обязаны были следить за порядком, как в Башне, так и за её пределами, в месте, о котором запрещено было даже упоминать.

Пекле!

Глава 2

При мысли о том, что она медленно, но верно приближается к городу за стенами Башни, внутренности скручиваются болезненным узлом. Что её ждёт впереди? Куда её ведут? Какой этаж им в итоге нужен? Даже думать не хотелось о том, что она виновна в чём-то таком, что пунктом назначения может стать самая жуткая часть колонии. Тилия и раньше слышала пугающие истории про тех, кого отправляли наружу, пару раз даже была невольным свидетелем, но столкнуться с этим самой…

Оставляя очередной пролёт позади, и уперевшись взглядом в чернильную ткань мельтешащего берета впереди, она с трудом проталкивает ком в горле: «Те люди были виновны! Они нарушили один из эдиктов!» — успокаивает она себя, но унять нарастающую панику уже не получается.

За такими каратели чаще приходили по ночам, словно в назидание остальным. И Тилия, как и многие другие, разбуженная громкими криками, с замиранием сердца слушала, как соседи жалобно причитали в своих аскетично обставленных жилых блоках, торопливо собирая немногочисленные пожитки и умоляя объяснить причину изгнания. Но ответов они не получали. И когда, наконец, всё стихало: не доносилось больше ни всхлипов женщины, ни ошарашенное бормотание главы семейства, ни надрывный плач маленьких детей — всем становилось понятно, что с этого момента эти несчастные — новые жители Пекла. А табло, висевшее на каждом этаже, каждого уровня обнулялось и начинался новый отсчёт дням без происшествий.

А ведь среди них были и те, с кем она когда-то дружила. Например, соседский мальчик, который был старше её на несколько лет, и с которым она играла в узких, в дневное время суток всегда пустынных коридорах их уровня. Но после бессонной, наполненной страданиями соседей ночи, наступило утро, и их место заняла новая семья, состоящая из четырёх человек: отца, матери и двоих детей. Старший, из которых, по праву первородства, в будущем станет адептом, и в восемнадцать — в день Посвящения — сменит опостылевшую одежду своего уровня на белоснежное облачение полноправного жителя столицы.

После таких посещений карателей, всё ещё помня о произошедшем, ещё несколько дней никто и носа не высовывал наружу, если этого не требовал устав города-колонии. Вокруг становилось так тихо, что было слышно, как натужно гудят лампы под потолком, освещая всё мёртвым, то и дело мерцающим светом.

Каждый боялся оказаться следующим, и семья Тилии не была исключением. Мать за шитьём, сгорбив узкую спину, молча глотала солёные слёзы, уверенная, что ни дочь, ни сын не замечают её состояния, и лишь намокшая серая хамповая ткань на груди становилась безмолвным свидетелем её слабости. Отец уходил в себя, запираясь в своём тесном кабинете порой до самого утра, когда снова нужно было идти на дежурство. Лишь в лазарете он мог быть самим собой, скрывая трёхполосную нашивку под белоснежным рукавом халата. То, что отцу так же, как и дочери была ненавистно это разделение на уровни, уже давно стало понятно по ненароком подслушанным разговорам родителей.

А Тилия в очередной раз давала себе обещание, что больше не будет заводить друзей, которых рано или поздно отправят наружу: выбросят за ненадобностью, как сломанную вещь, которой не нашлось места в их «идеальном», замкнутом мирке.