Триктрак

Говорят, что в критических ситуациях мозг человека отбрасывает всё лишнее, ненужное, начиная работать только на текущий момент. Возможно, ничего особо критического и не происходило, но Ася вдруг перестала думать, сосредоточившись на том, чтобы собрать ужин. Или завтрак. Она заварила чай, вытряхнув из пачки со слоном остатки заварки, в хлебнице нашла свежий батон, а между рамами окна — свёрток с нарезанной до толщины бумажного листа докторской колбасой — удачно, что Лёля сходила в магазин. Из кухонной тумбы извлекла банку вишнёвого варенья. Как бы ей хотелось угостить Леню чем-то вкусным, но особого выбора, к сожалению, не было.

— Отлично, есть страшно хочу! — заявил он, выставляя на стол чашки.

Асю кольнула мысль о том, что он уже пил здесь чай с Лариской, а может и не только чай, а теперь так же легко переключился на неё. «Сама виновата», — упрекнула она себя, разливая кипяток по разнокалиберным чашкам. Пододвинула Лёне самую красивую, объёмную, расписанную розами.

Он ел с аппетитом, смёл бутерброды в один присест, выпил две порции чаю, выглядел довольным и невыносимо красивым, свежим, словно и не провёл бессонную ночь. «Чего нельзя сказать обо мне», — поедала себя Ася. Она пила чай по глотку, жевала медленно, стараясь отдалить тот момент, когда нужно будет что-то решать.

— Знаешь, Асенька, ты меня зацепила. Не помню, чтобы девушка меня приглашала в театр, я растерялся… — говорил Лёня, глядя на неё в упор так, что она плавилась, растекаясь в безвольную влюбленную лужу, веря и не веря ему. Но как можно было не верить этим синим глазам? Как?

— У тебя полно девушек… — пробормотала она.

Лёня махнул рукой, словно отметая всех существующих и предполагаемых девушек.

— Ты про Ларису? Да, понимаю, но ты не бери это в голову. Зачем сейчас об этом? Здесь нет её и никого, кроме нас, нет.

Он встал, подошел, наклонился, и губы его коснулись её шеи, жар, идущий от него, обдал, словно открылась заслонка растопленной печки.

— Лёня… не нужно, не нужно… сейчас, — прошептала она, вдруг почему-то вспомнив, что опять потеряла зонтик — забыла где-то. В трамвае или в бомбоубежище?

«Новый зонтик, почти японский, зачем только она взяла его с собой, Лёлька жутко расстроится, а ночная её смена заканчивается в семь утра, а уже… уже, зачем только я впустила Лёню в комнату, я же не знаю, как всё будет, слишком быстро… или всё равно?» Плавая в этом лихорадочном месиве, Ася обнаружила, что халатик её расстегнут, а его ладонь, чужая, горячая и, как ей показалось, огромная, скользнув по шее, двинулась дальше, весьма решительно, под ткань лифчика. «Лифчик, лифчик!» — мысль о своём, более чем скромном, белье пронзила её ужасом — бюстгальтер был выстоян в очереди и любим, и она надела его потому, что тонкие швы были незаметны из-под свитера, но после многочисленных стирок выглядел невзрачно, а кружево и вовсе не поддавалось починке. А дальше, что дальше — она боялась и думать. Превозмогая невыносимое желание прилипнуть к Акулову и позволить ему делать всё, что он захочет, Ася рванулась на свободу.

— Нет, Лёня, нет, подожди же, подожди…

— Чего ждать-то… — прохрипел он, возвращая её к себе.

— Я не могу, не нужно, здесь… Нет, только не здесь и не сейчас, нет!

— Асенька, ты что, обалдела? — шепнул он ей куда-то в волосы, стаскивая халатик с плеч. — Какое не могу? Всё ты можешь…У тебя такие…

— Не обалдела, нет, не обалдела, — уцепилась она за слово, как за спасительный круг.

— Я не могу, нет, не могу… — повторяла, как попугай, уже плохо понимая, что делает и что говорит — лишь бы он отпустил, оставил, освободил её от тягучего ожидания, ломающего всё тело.

Он убрал руки, отступил, отошёл, она спиной чувствовала его негодование… разочарование, злость? Впрочем, чувство подтвердилось очень быстро:

— Ну и какого… — сказал он, и всё это недовольное трио дружно прозвучало в его голосе.

Ася лихорадочно застёгивала халат, пальцы дрожали, пуговицы не попадали в петли. «Надо было раздеться, чтобы он не видел», — пролетела и растаяла отважная, но бесполезная мысль. Она бы не смогла вот так раздеться и сказать: «Лёня, иди сюда».

Она слушала, как он двигался за спиной, снимал пальто с вешалки, что-то ронял, шуршал, открывая пачку сигарет, резко рвал неподдающийся картон. Ася боялась обернуться, было стыдно, обидно и смешно. Сейчас он уйдет и всё, всё кончено, так и не начавшись.

— Ася, — услышала она за спиной, и всё-таки решила повернуться, тотчас попав под выстрел синевы его глаз — злой синевы, но он был невыносимо красив, а она была невзрачной трусихой в дурацком халатике и застиранном белье, испугавшейся расстаться со своим девичеством.

— Я пошёл, — он подцепил губами и вытащил из пачки сигарету. — Пока, Асенька, вечер был неплохим, — усмехнулся, скривившись.

Дверь за ним закрылась, наступила тишина, звенящая у Аси в ушах, как звук зубодробительной машинки. В комнату ужом вползал рассвет.

Её разбудила Лёля, вернувшаяся с дежурства с трофеями.