Трильби

Разговор шел о Маленьком Билли. Она узнала о том, как его воспитывали с детства, о его матери и сестре, о людях, среди которых он рос. Услышала она также (сердце ее при этом то ликовало, то больно сжималось) и о том, какой будет, вероятно, его дальнейшая судьба, об его таланте, великом таланте, если можно было верить словам его друзей. Вскоре его безусловно ждут почет и слава, какие выпадают на долю немногим — если только ничто непредвиденное не собьет его с пути, не омрачит его будущее и не погубит блестящую его карьеру. При мысли о нем сердце ее ликовало, а при мысли о себе — больно сжималось. Смела ли она мечтать о дружбе с таким человеком? Могла ли надеяться стать хотя бы его служанкой, его верной, преданной служанкой?

Маленький Билли провел в Барбизоне целый месяц; вернулся он таким загорелым, что друзья с трудом его узнали, и привез с собой такие этюды, что друзья его опешили от изумления.

Гнетущее сознание своей собственной безнадежной бездарности в сравнении с его блестящей одаренностью растворилось в искреннем восторге при виде его мастерства, в любви к нему и уважении к его таланту.

Их друг Маленький Билли, такой юный и нежный, такой слабый физически, но такой сильный духом, отзывчивый, чуткий, зоркий, проникновенно умный, был старшим над ними по праву своего мастерства, его следовало поставить на пьедестал и поклоняться ему, беречь его, охранять, почитать.

Когда в шесть часов вечера Трильби пришла с работы и он пожал ей руку со словами: «Привет, Трильби!» — она побледнела, губы ее задрожали; влажными, широко раскрытыми глазами она уставилась на него (глядя на него сверху вниз, ибо по росту была одной из самых высоких представительниц своего пола) с жадным, молящим, трепетным обожанием. Лэрд почувствовал, что его худшие опасения оправдались, а доблестное сердце Таффи исполнилось одинаковым с ним убеждением, когда он перехватил взгляд, которым ей ответил Билли.

Потом они пообедали вчетвером у папаши Трэна, после чего Трильби вернулась в свою прачечную.

Назавтра Билли отправился показывать свои работы Каррелю, и тот предложил ему пользоваться личной его студией, чтобы Билли мог закончить там свою картину «Девушка с кувшином». Это было неслыханной милостью, и юноша, взволнованный, гордый оказанной ему честью, принял ее с почтительной благодарностью.

Вот почему на некоторое время Маленький Билли стал редким гостем в мастерской на площади св. Анатоля, так же как и Трильби, ведь у прачки мало свободного времени. Но они часто встречались за обедом, а по воскресным утрам Трильби, как всегда, приходила чинить белье Лэрда, штопать его носки, убирать мастерскую и возиться по хозяйству и была счастлива. А по воскресным дням в мастерской царило обычное веселье; фехтовали, занимались боксом, играли на рояле и скрипке — словом, все было по-прежнему.

Проходили дни за днями, и друзья стали замечать постепенную, неуловимую перемену в Трильби. Она больше не употребляла озорных словечек, когда разговаривала по-французски, разве что они вырывались у нее случайно; перестала быть чересчур веселой и забавной, однако выглядела гораздо счастливее, чем раньше.

Она сильно похудела, овал лица ее стал тоньше, скулы обозначились резче, но все ее черты (лоб, подбородок, переносица) были столь безукоризненно пропорциональны, что в результате ее внешность изменилась к лучшему разительно, прямо-таки неизъяснимо.

К тому же, по мере того как угасало лето и она реже бывала на воздухе, у нее почти не стало веснушек. Она отпустила волосы и теперь закладывала их в узел на затылке, открывая маленькие уши, прелестные по форме, и как раз на должном месте — далеко сзади и довольно высоко; сам Маленький Билли не мог бы поместить их более удачно. Кроме того, рот ее, немного большой, принял более четкие и мягкие очертания, а крупные ровные английские зубы блистали такой белизной, что даже французы мирились с ними. Глаза ее излучали новый, мягкий свет, которого в них никто никогда дотоле не видел. Они сияли, как звезды, как две серые звезды, или, вернее, планеты, только что оторвавшиеся от какого-то солнца, ибо постоянный, нежный свет, который они излучали, был как бы отражением чьих-то других сияющих глаз.

Излюбленный тип красоты меняется с каждым новым поколением. То были дни аристократических, надменных красавиц из альбома Букнера: высокий лоб, овальное лицо, маленький нос с горбинкой, крошечный ротик сердечком, мягкий подбородок с ямочкой посредине, покатые плечи и длинные локоны — разные леди Арабеллы, Клементины, Мюзидоры, Медоры!.. Тип, который, возможно, снова возродится в один прекрасный день.

Да будет автор сей книги к тому времени уже в могиле.