Трильби

Красивые молодые женщины, научившиеся писать миленькие пейзажики с заросшими плющем руинами в отдалении, вели с ним технические беседы о живописи, как если бы находились на одном с ним художественном уровне, несмотря на разделявшую их пропасть.

Отталкивающие старые прелестницы (костлявые или тучные) с непозволительно обнаженными шеей и плечами, от которых его тошнило, покровительствовали ему, давали благие советы, рекомендовали соревноваться с мистером Бакнером как в отношении живописи, так и в отношении манер, потому что мистер Бакнер был единственным «джентльменом», писавшим картины за деньги, и сулили ему одинаковый с ним успех!

Время от времени его сердце покоряла какая-нибудь милая приветливая старушка вроде вдовствующей леди Чайсельхорст своей любезностью, грацией, знанием жизни, нежной женской симпатией или какая-либо молодая дама, как, например, обворожительная герцогиня Тауэрская, своей красотой, остроумием, веселостью. Она проявляла родственный интерес ко всему, что он делал, и отдаленно и смутно напоминала ему Трильби, несмотря на всю разницу в их положении.

Но и в менее высоких сферах он встречал таких же милых особ, старых и молодых, с еще более возвышенными идеалами. При этом общение с ними было более непринужденным, так как между ними и художником не лежало глубокой классовой пропасти. В этой среде никто не пытался ему покровительствовать; как мужчины, так и женщины ограничивались тем, что проявляли к нему уважение, ценили его талант и тонко льстили ему, а престарелые красавицы, чья весна расцветала в дни Ватерлоо, прикрывали надлежащим образом свои исторические руины.

На самом деле, хотя это может показаться невероятным и даже противоестественным, он устал от великих мира сего раньше, чем успел им надоесть, благодаря чему избежал многих огорчений; он перестал появляться на модных светских раутах и разного рода приемах, за исключением одного-двух домов, где его особенно любили и принимали ради него самого. Он продолжал бывать, например, у лорда Чайсельхорста на Пикадилли, в чьем доме «Лунные часы» нашли приют на несколько лет раньше, чем попали в место последнего успокоения — в Национальную галерею; бывал он у барона Стоппенгейма, на Кэвендиш-сквере, где многочисленные прелестные акварели, подписанные У. Б., занимали почетное место на раззолоченных стенах, и в роскошных холостяцких аппартаментах мистера Мозеса Лайона, торговца картинами на Аппер-Кондуит-стрит, ибо Маленький Билли (хотя мне и очень жаль говорить это о герое моего романа) умел прекрасно вести свои материальные дела. Бесконечно малая капля неукротимой древней восточной крови, которая текла в его жилах, неукоснительно вела его по правильному пути в этом отношении, и он не только не сбавлял ни пенса с цены, которую назначал за картину, но имел дело только с теми, кто мог эту цену заплатить.

Ему нравилось зарабатывать как можно больше денег, чтобы тратить их по-царски на щедрые подарки матери и сестре, которые стали жить несравненно лучше благодаря его быстрым успехам. Мир не знал более великодушного сына и брата, чем Маленький Билли, чье израненное сердце больше не способно было любить!..

Как бы в противовес окружавшему его великолепию ему доставляло удовольствие время от времени погружаться в жизнь лондонских трущоб в самой восточной части города. Вскоре он стал своим человеком в Уайтчепеле, Доках, Ратклиф Хайвей, Ротерхизе и рабочих предместьях. Многое интересовало его, и многое ему нравилось среди населявших эти кварталы выходцев из разных стран. У него появилось такое же множество друзей среди корабельных плотников, таможенных служащих, грузчиков, старых моряков и тому подобных людей, как и в великосветских кварталах Бейсуотера и Блумсбери.

Особенно он любил посещать кабачки, где вечерами собирались славные парни выпить, раскурить трубку и спеть песню за столом, заставленным пенящимися кружками, на одном конце которого восседал во всей своей славе мистер председатель вечеринки, а на другом — мистер его заместитель. Они принимали в свою компанию каждого, у кого была трубка, щепоть табаку, кто мог заплатить за пинту пива и охотно пел.

Никаких рекомендаций не требовалось: как только новоприбывший усаживался на свободное место поудобнее, мистер председатель ударял по столу своей длинной глиняной трубкой, водворял тишину и обращался к своему визави: «Мистер заместитель, сдается мне, у только что пришедшего джентльмена такая наружность, будто он умеет петь. Может быть, вы будете так любезны попросить вышеупомянутого джентльмена не отказать нам в удовольствии послушать его?»

Мистер заместитель передавал эту просьбу новоприбывшему, который притворялся удивленным, скромно отнекивался, но в конце концов соглашался. Прочистив как следует горло, он устремлял взор в потолок и после двух-трех неудачных попыток бодро запевал трогательно сладким тенорком «Кэтлин Мавурнин»:

Кэтлин Мавурнин, рассвет наступил!

Охотничий рог на холме затрубил!