Трильби

Они заговорили о Додоре. Зузу сказал, что был очень привязан к нему и привязанность эта никогда не изгладится, но Додор, кажется, сделал большую ошибку, уйдя из армии и занявшись мелкой коммерцией. Он загубил себя, скатился на дно. Ему следовало остаться в драгунском полку — небольшое терпение и хорошее поведение завоевали бы ему «офицерские эполеты», а затем ему подыскали бы приличную партию, — ведь он чертовски красивый парень, этот Додор! Прекрасная выправка и благородное происхождение! Очень старинный род, эти Риголо из Пуату, они же Лафарсы, — очень старинный.

Не верилось, что этот вылощенный, сдержанный, с несколько покровительственными манерами молодой человек из высшего общества гонялся когда-то на четвереньках по улице Трех Разбойников за шляпой Билли и принес ее в зубах, как охотничья собака, за что его назвали кариатидой!

Маленький Билли и не подозревал, что герцог де ла Рошмартель Буасегюр — он же Зузу — совсем недавно, за ужином в Компьене, в интимном, избранном кругу, в присутствии коронованных особ, подробно рассказывал об этом похождении к величайшему удовольствию собравшихся. Он ничего не утаил о себе и очень трогательно' и любовно описал «хорошенького, юного художника англичанина, по имени Маленький Билли», «он совсем не мог держаться на ногах и плакал навзрыд в объятьях моего приятеля Додора, обуреваемый братской любовью к нему!»

— Ах, Гонтран, чего бы я только не дала, чтобы посмотреть на это зрелище! — сказала первая дама Франции. — Один из моих зуавов на четвереньках бегает по улице, со шляпой в зубах, — это же просто бесподобно!

Но своими воспоминаниями о бывших своих проказах и шалостях Зузу делился только в императорском кругу, в котором, как подозревали, он немножко играл роль шута. Среди же всех прочих, особенно среди ограниченного круга самых сливок парижской аристократии (державшейся в стороне от Тюильри) он считался примерным молодым человеком, настоящим джентльменом, каким был его брат, а в представлении своей любящей матери «таким благовоспитанным и на прекрасном счету и в Фросдорфе ^[30]и в Риме».

«Ему отпустили бы все грехи без исповеди», — говорила мадам Винар о Маленьком Билли. Так и при одном взгляде на Зузу ему отпустили бы все его грехи и допустили бы к святому причастию, ни о чем его не спрашивая!

Ни Билли, ни Лэрда не представили трем дамам. Этой чести удостоился лишь Знатный Малый. Зузу даже не спросил их, где они остановились, и не пригласил к себе, но, прощаясь, выразил живейшее удовольствие от встречи с ними и надежду когда-нибудь обменяться рукопожатиями в Лондоне.

На обратном пути в Париж выяснилось, что Знатный Малый получил от герцогини матери («мама-герцогиня», как называл ее Зузу) приглашение отобедать с ней и с Хонксами на следующий день в квартире, которую она сняла на площади Вандом, так как собственный ее особняк на улице Лилль сдан внаем семье Хонкс, а замок Буасегюр — господину Денуару, или «де Нуару», как он предпочитал называться' на визитных карточках, — известному фабриканту мыла. У него была репутация приятного человека, и его единственный сын, кстати, вскоре женился на мадемуазель Жанне-Аделаиде д'Омари-Бриссак де Ронсево де Буасегюр де ла Рошмартель.

— Мы живем теперь далеко не в роскоши, уверяю вас, — патетическим тоном сказала Таффи герцогиня мать, но намекнула, что вскоре все изменится к лучшему ввиду предстоящей женитьбы ее сына на мисс Хонкс.

— Господи боже — мой! — воскликнул, услышав это, Билли, — на этой смешной маленькой уродине в синем? Но ведь она безобразна, она косит и выглядит карлицей и круглой идиоткой! Я не знаю, есть у нее миллионы или нет, это безразлично, но человек, который женится на такой женщине, — преступник! До тех пор, пока здоровый мужчина способен заработать на хлеб (пусть и тяжелым физическим трудом), всякий, кто вступает с подобной женщиной в брак (пусть из сожаления к ней и в силу мягкости своего характера, даже тогда!), — позорит себя, оскорбляет своих предков и причиняет непоправимый вред своему потомству. Он в корне пресекает свой род и губит его навечно! Его необходимо обезопасить, засадить в тюрьму, осудить на пожизненную каторгу! А когда он умрет, ему нужно приуготовить особую преисподнюю…

— Ш-ш, замолчите, богохульник вы этакий! — сказал Лэрд. — Куда заведут вас подобные рассуждения? И что станется со всеми великолепными герцогскими владениями и с особняками двенадцатого века, стоящими напротив Лувра на берегах сей исторической реки? Что сталось бы с десятком обедневших носителей стариннейших, исторических фамилий, если бы дать вам волю? — И Лэрд подмигнул ему своим историческим подмигиванием.