Трильби

Прелестным сентябрьским утром, около одиннадцати часов, Таффи с Лэрдом сидели в мастерской, каждый перед своей картиной. Они покуривали, задумчиво поглаживая себя по колену, и молчали. По случаю понедельника оба были в подавленном настроении, тем более что накануне поздним вечером вернулись втроем из Барбизона и Фонтенбло, где провели целую неделю — изумительную неделю — среди художников, предположим, таких знаменитых, как Руссо, Милле, Коро, Добиньи и других, не столь прославленных на сей день. Особенно очарован был Маленький Билли. Жизнь богемы пленила его своим артистизмом, ему захотелось носить простые блузы, ходить в деревянных башмаках и широкополых соломенных шляпах. Он поклялся себе и своим друзьям, что когда-нибудь поедет туда и останется жить там до самой смерти, — он станет писать лес таким, каков он есть, и населять его прекрасными людьми, выдуманными им самим. Он будет вести здоровую жизнь на свежем воздухе, простую по своим материальным запросам, но возвышенную по духовным стремлениям.

Наконец Таффи сказал:

— Мне что-то не работается сегодня. Так и тянет погулять в Люксембургском саду и позавтракать в кафе «Одеон», где вкусные омлеты, а вино не синее.

— То же самое приходило в голову и мне, — признался Лэрд.

Таффи накинул на плечи старую охотничью куртку, нахлобучил потрепанный картуз, козырек которого торчал почему-то кверху, а Лэрд облачился в видавшее виды пальто, достававшее ему до пят, водрузил на голову древнюю соломенную шляпу, обнаруженную ими в мастерской, когда они пришли ее нанимать, и оба направились в путь по ласковому солнышку к студии Карреля. Им хотелось соблазнить на прогулку Маленького Билли. Они надеялись уговорить £го бросить работу и разделить с ними их лень, аппетит и общий упадок духа.

Каково же было их удивление, когда, спускаясь по узенькой, кривой улочке Трех Разбойников, они увидели самого Билли, шедшего им навстречу с таким трагическим видом, что они даже встревожились. В одной руке он держал кисть и палитру, в другой — свой небольшой саквояж. Он был бледен, шляпа сдвинута на затылок, волосы торчали во все стороны, как у взъерошенного шотландского терьера.

— Господи! в чем дело? — спросил Таффи.

— О-о-о! Она позирует у Карреля!

— Кто позирует?

— Трильби! Позирует этим разбойникам! Не успел я открыть дверь, как увидел ее; она была там, я видел! Меня будто по глазам ударили, я удрал! Я никогда не вернусь в эту проклятую дыру! Я еду в Барбизон, буду писать лес! Я шел предупредить вас. Прощайте!

— Подождите минутку. Вы сошли с ума? — сказал Таффи, хватая его за шиворот.

— Пустите, Таффи, пустите меня, черт побери! Я вернусь через неделю. Но сейчас я еду! Пустите, слышите?

— Постойте, я поеду с вами.

— Нет! Я хочу быть один, совсем один. Пустите меня, говорю вам!

— Не отпущу, пока вы не поклянетесь, — дайте честное слово, что напишете нам, как только туда приедете, и, пока не вернетесь, будете писать ежедневно. Клянитесь!

— Хорошо: я клянусь — честное слово! Ну же! До свиданья, до свиданья! До следующего воскресенья! Прощайте! — И он исчез.

Черт возьми, что все это значит? — воскликнул взволнованно Таффи.

— Наверное, он был потрясен, когда увидел, что Трильби, одетая, переодетая или неодетая, позирует в студии Карреля, — он ведь такой чудак. Но, должен сказать, я удивляюсь Трильби. На нее дурно влияет наше отсутствие. Что ее принудило к этому? Она никогда не позировала в подобных мастерских. Я считал, что она позирует одному лишь Дюрьену да старику Каррелю.

Они прошли несколько шагов в молчании.

— Знаете, мне пришла в голову страшная мысль — этот глупец влюблен в нее!

— Мне давно приходила в голову страшная мысль, что она влюблена в него.

— Как это было бы глупо! — откликнулся Таффи.

Они пошли дальше, раздумывая над своими страшными догадками, и чем больше они раздумывали, соображали и вспоминали, тем сильнее убеждались, что оба правы.

— Хорошенькая заварилась каша! — сказал Лэрд. — Кстати о каше — пойдем позавтракаем.

Они были настолько деморализованы, что Таффи задумчиво съел три омлета подряд, Лэрд выпил две бутылки вина, Таффи — три, а потом они целый день бродили по городу, боясь, что Трильби забежит к ним в мастерскую, — и оба чувствовали себя глубоко несчастными.

Трильби пришла позировать в студию Карреля вот по какой причине: Каррелю вдруг вздумалось писать с натуры в течение целой недели в кругу своих учеников, чтобы они могли смотреть и писать с ним вместе и, если возможно, писать, как он. Он попросил Трильби оказать ему любезность и позировать в студии, а Трильби чувствовала такое преданное расположение к великому Каррелю, что охотно согласилась. Поэтому в понедельник утром она пришла в студию, и Каррель поставил ее на помост в позе девушки на прославленной картине Энгра «Источник», с глиняным кувшином на плече.

Работа началась в благоговейной тишине. Приблизительно минут через пять после этого в студию вбежал Билли. При виде Трильби он остановился как вкопанный и замер на пороге, с ужасом глядя на нее. Потом всплеснул руками, повернулся и исчез.