– От себя, – сказал месье Антуан, – могу добавить: уже в царствование Людовика XV началась упорная работа по созданию мифа. Появляются показания «свидетелей», доказывающие, будто бы не было никакой маски, никакого опасного заключенного, изолированного от мира. Казанова пишет в мемуарах, что Людовик XV говорил, что никакой таинственной маски вообще не существовало. Граф Сен-Жермен написал в «Записках»: «Вчера глупец Казанова долго рассказывал об этом! Тайна была, и ужасная, поэтому так упорно отрицал ее король».
(Я давно отметил, он очень не любил Казанов у, мне даже показалось…)
– Нет-нет, – торопливо сказал месье Антуан, – подозревать графа Сен-Жермена в банальной зависти смешно. Граф мыслил иными категориями и испытывал иные чувства, чем мы, смертные. Просто Казанова был слишком примитивен для него… Итак, несчастный Человек в маске должен был исчезнуть, раствориться в Истории… Но, как учил нас Господь, человеческая кровь вопиет… и нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Месье Антуан замолчал. Некоторое время мы сидели молча. Наконец он заговорил:
– Пришла пора прощаться. Мы успели. В вечерний час, когда солнце склонилось к закату, мы закончили расследование.
Прощание
Я будто очнулся и с изумлением посмотрел в окно. Я увидел, как в меркнущем дневном свете зажглись фонари на площади. Если раньше время останавливалось, то теперь оно стремительно пролетело.
– Я хочу вам подарить на прощание, – сказал месье Антуан.
Он протянул мне бриллиант. Это был небольшой камень с каким-то особым блеском. Я не берусь его описывать, ибо не сумею. Скажу только, если долго смотреть на камень, он живет… меняет цвет.
– Завораживает, не так ли? – сказал месье Антуан. – Если будете смотреть на него неотрывно, веруя, что уйдете ТУДА, прошлое станет для вас таким же настоящим, как для меня… и для графа.
Он проводил меня до двери.
Я попрощался, вышел на лестницу, и дверь захлопнулась.
Когда я вернулся в Москву, камень стал моим мучением. Я много раз подолгу глядел на бриллиант… глядел до слез, но… тщетно!.. Запахи моря
Последняя встреча
В Париж я сумел приехать только через три года. Немедля позвонил месье Антуану. Телефон был выключен. Но я должен был его увидеть. Я решился.
Я отправился на площадь Фюрстерберг, в столь знакомый мне дом. Позвонил в знакомую квартиру. Мне открыл дверь незнакомый человек – молодой, с хищным, узким галльским носом… Через его плечо я увидел
Молодой человек посмотрел на меня с изумлением. Он сказал, что я, видимо, что-то перепутал. Никакого месье Антуана здесь нет и никогда не было. В квартире живет только он… Правда, на какое-то время он уезжал работать в Египет, но квартира была заперта, и в ней никто не жил.
Я почему-то не решился возразить, я просто ушел.
Все случилось в мой последний день в Париже. Гуляя по любимому Латинскому кварталу, я вышел на набережную Сены. Стоял чудесный осенний день с теплым солнцем и красной листвой на деревьях. Я миновал знаменитый мост около библиотеки Мазарини и шел по набережной, рассеянно разглядывая ящики букинистов, когда мне бросился в глаза…
Я замер.
Подошел поближе.
Передо мной висел старый пожелтевший журнал за 1903 год.
Журнал был раскрыт на фотографии двух улыбающихся мужчин. Под фотографией была надпись: «Вавилон раскопан! Роберт Кольдевей раскопал дворец Навуходоносора и висячие сады Семирамиды». На фотографии улыбающийся усатый господин – знаменитый археолог Роберт Кольдевей стоял рядом с другим улыбающимся господином, не узнать которого мне было невозможно.
Рядом с Кольдевеем, обнимая его за плечи, стоял… месье Антуан! На плече великого археолога лежала знакомая рука… в перчатке!
Месье Антуан весело глядел на меня из… 1903 года!
Я тотчас захотел купить журнал. Продавец сочувственно улыбнулся и объяснил:
– Этот номер, как и все номера за 1903 год, уже проданы Парижской библиотеке.
Стоя на набережной, я несколько раз перечел статью, напечатанную под фотографией. В ней писалось о раскопках, о знаменитом археологе Кольдевее и… ни слова о человеке рядом с Кольдевеем!
Больше я никогда не видел месье Антуана.
Но каждый раз, приезжая в Париж, как приговоренный, я иду на площадь Фюрстенберг, стою у знакомого дома и чего-то жду.