Трилобиты. Свидетели эволюции

Мы бы никогда не узнали, что случилось, не купи однажды Рейнхард Кайзер в 1991 г. на филателистическом аукционе во Франкфурте-на-Майне пачку старых писем и открыток. Он не глядя заплатил 500 марок за всю пачку. Среди всякого другого там нашлись письма Рудольфа к Ингеборге Магнуссон, его шведской возлюбленной. Кайзера так потрясло то, что проступило сквозь строки старых открыток, что он дал себе труд выяснить, кто такой был этот Рудольф Кауфман, и сложил по кусочкам его историю. К сожалению, письма Ингеборги не сохранились. Но она всю жизнь оставалась предана Рудольфу, никогда не вышла замуж и до самой своей смерти в 1972 г. хранила его письма. Они встретились в 1935 г. в Болонье — старинном университетском городе на северо-востоке Италии. Он с первого взгляда влюбился в темноволосую шведскую девушку. Они только однажды встречались после той сказочной поездки в Болонью и больше не виделись до самой его трагической смерти. Из фрагментов переписки складывается повесть, как в чудовищные времена гитлеровской диктатуры Кауфман пытался добраться к ней в спасительную Швецию. Кайзер назвал свой рассказ «Дети королей» (Konigskinder), потому что в одном из писем Кауфман сравнил себя и свою возлюбленную с персонажами народной песни:

И были они детьми королей, и любили они друг друга,
Но вода меж ними была глубока,
не взяться любимым за руки.

Рудольф Кауфман был евреем, хотя и принадлежал к христианской церкви. Его талантливая работа по оленидам была опубликована 30 января 1933 г., через два дня после того, как Гитлер стал канцлером и взял правление в свои руки. Кауфмана уволили с работы в Грейфсвальдском университете практически немедленно. Тем не менее Кауфман продолжал научные изыскания за пределами Германии, и Болонья, где он познакомился с Инге, стала его последним местом работы.

Трилобиты были второй страстью Кауфмана, и он сознавал важность своих трудов. Он пишет Инге, что собирается прислать ей все свои геологические труды, потому что «скоро истинность моего авторства окажется под сомнением», т.е. намекает на то, что Гитлер отрицал интеллектуальные достижения еврейского народа. «Я очень горжусь своими работами по трилобитам. Я готов доказать, что жизненная история этих животных подчинялась определенному развитию. И думаю, известность придет ко мне много позже, когда зоологи и палеонтологи начнут понимать мои труды во всей полноте». Мы до сих пор не оценили его по заслугам.

В разлуке с любимой Кауфман поддался искушению. Его посадили в тюрьму в Кобурге за сексуальную связь с арийской женщиной. На самом деле, он отправился в бордель, где заразился венерической болезнью, а доктор, который его лечил, сдал его полиции. 13 августа 1936 г. он написал Инге: «Я хотел рассказать тебе обо всем в Швеции, но теперь слишком поздно. Я потерял право быть с тобой, постарайся забыть меня, я умоляю. Спасибо тебе за верную чистую любовь, ты была так добра ко мне, а я оказался слаб и теперь расплачиваюсь за это… У меня уже отняли так много: мать, карьеру… Но в этот раз я теряю все из-за собственной глупости и приму любое твое решение».

И хотя Инге с готовностью простила его, за ошибку он дорого заплатил. Когда он вышел из тюрьмы 12 октября 1939 г., военное противостояние уже началось. Если бы его выпустили из тюрьмы шестью неделями раньше, до того как Британия и Франция 3 сентября объявили войну Германии, он успел бы спастись. Нескольким трилобитчикам удалось в это время убежать от фашизма. Среди них Александр Армии Эпик из семьи известных эстонских ученых (его брат был известным астрономом): он перебрался в Австралию; его земляк Валдар Яануссон стал главой трилобитчиков в Скандинавском национальном музее. Их не остановило Балтийское море, как «детей королей». К ноябрю 1939 г. Кауфман приехал в Кёльн. «Разве я один? — пишет он. — Я в обществе моих любимых трилобитов, к которым ты вполне можешь меня ревновать. Недавно я читал Одиссею. Я должен у Одиссея учиться… понять, как он переносил вожделение к Пенелопе, буду впитывать эти строки, будто они написаны для меня». Он оставался оптимистом, несмотря на чудовищное положение, которое любого менее жизнерадостного человека повергло бы в отчаяние. Но постепенно надежды на воссоединение с возлюбленной таяли; к июлю 1940 г. он признался, что у него «больше нет мужества смотреть в будущее». Он сомневался, есть ли у него силы бороться. «Я не могу лгать. Мы были вместе так коротко, и разлука такая длинная, и тревоги прошлого месяца, и каждой минуты, и безнадежность в будущем. Все из-за этого. Будь свободна, свободна как только можешь. Слишком мало надежды, что мы увидимся в обозримом будущем. Было бы лучше, если бы мы не были настолько близки, не мучились бы так, да? Я заключаю тебя в объятия, как тогда, и целую всем сердцем».