Трилогия об Игоре Корсакове

Корсаков нагрел над свечой заполненный стеарином стакан, быстро перевернул его на лист фанеры, постучал по донышку и по стенкам и осторожно поднял. На листе остался белый конус со срезанной верхушкой и разноцветными прожилками и вкраплениями.

Игорь полюбовался своей работой. Вполне прилично получилось. Лучше бы, конечно, попробовать систематизировать возникающий цветной узор, но думать сейчас об этом не хотелось. Сейчас не хотелось ничего: он даже заснуть не смог. Поворочался на кровати, завидуя мгновенно уснувшей Анюте, поднявшись, надел халат и присел к столу, забавляться со свечами. «Старческая бессонница, — подумал он. — В тридцать лет с копейками старческая бессонница!» Разжалобить себя не удалось. В самом деле, тридцать лет — это расцвет человека. Уже есть кое-какой жизненный опыт и сил еще много. Можно трахаться, как заведенный, можно глушить водку литрами, не спать ночами: до сороковника, когда подобные излишества начнут сказываться на здоровье, еще есть время. Нет, дело не в приближении старости. Просто в такие моменты, когда слишком напряженная работа заполняет целиком или многодневная пьянка гонит сон прочь, ему почему-то хотелось внимания. Обычного человеческого внимания к своей скромной и не всегда трезвой особе. Хотелось, чтобы кто-нибудь — полупьяный приятель или очередная женщина — отвлекли разговорами, даже пустыми и никчемными, и отогнали одним своим присутствием начинающуюся депрессию.

Корсаков оглянулся и посмотрел на спящую Анюту. Кровать смутно белела в полутьме спальни. В комнате было тихо, только потрескивали свечи, и до Игоря доносилось едва слышное дыхание девушки. А может, ему только казалось, что он слышит… «Да, — подумал он, — когда тебе двадцать, что такое бессонница даже и не представляешь».

Он разрезал две свечи, соорудил четыре светильника из опустевших стаканов и зажег их. Стекло защищало пламя от сквозняка из распахнутого окна, дробило огонь гранями, изредка высверкивая короткой радугой.

Меч, лежавший на столе, казался призрачным из-за того, что свет, отражаясь в полированной поверхности, тонул в темном узоре, покрывавшем клинок. Как там говорил древний философ? «Глядя на дамасскую сталь, видишь ее как снаружи, так и внутри». Да, лучше, пожалуй, и не скажешь. Только это не дамаск. То есть, конечно, по технологии его, может быть, и можно отнести к дамаскированным сталям, но после разговора с Гладышевым и, особенно, после вмешательства магистра, Корсаков был уверен, что меч выкован в неведомых землях. Кстати сказать, хваленые арабские сабли, пусть даже и приобретенные в окрестностях знаменитого Дамаска, не слишком ценились на Западе, то есть, конечно, ценились, но больше как произведение искусства, чем как боевое оружие. Слишком хрупкими оказались изящные клинки для суровых северных зим. К тому же, уже в эпоху Меровингов использовалась технология «сварочного дамаска», а позже, к VIII — XI векам, производство мечей из стали с подобными свойствами уже поставили в Европе если не на конвейер, то на поток. Появились династии кузнецов, чьи клинки славились по всему миру, — тот же франкский мастер, чье имя Ulfberht дошло до нас, благодаря уникальным качествам его оружия. Задолго до первого конвейера мечи изготавливались по принципу разделения производства: кто-то отливал заготовки, кто-то ковал, другие придавали форму, калили, следили, что сталь не пережгли, охлаждали. Третьи занимались исключительно заточкой. Меч как оружие стал массовым. Исчезла романтика меча, сохранившись лишь в преданиях и легендах. Эскалибур, Меч-Кладенец… Лишь Япония, благодаря закрытости своего общества, сохранила культ меча, но самурайский меч — это уже другая история.

Корсаков провел рукой по клинку, коснулся пальцами шершавой рукояти. Он вспомнил чувство единения с мечом, охватившее его на Ходынском поле. Даже не единения, а подчинения. Да, меч подчинил его, требуя продолжать битву, призывая погасить бушующий в нем огонь, погрузив сталь в тела врагов. Тогда Корсаков вроде даже испугался, ощущая готовность подчиниться куску металла, но теперь, чувствуя нарастающую в себе силу, он становился равным, если не повелителем страшного оружия.