Тринадцать

— И она предпочла не продолжать, когда увидела, что ей тоже может достаться. Вы понимаете, о чем я говорю? Мы одиноки. Мы никому не нужны. И нам никто не нужен. Попытайтесь меня переубедить.

— У тебя есть мать. Ты нужен ей, а она нужна тебе. Не согласен?

— Это всего лишь биология, Татьяна Николаевна. Это на уровне инстинктов. Кошка вылизывает своих котят, и что?

— Что?

— А ничего. Она, кстати, потом о них тоже забывает. Кошки вообще очень быстро все забывают. Счастливые создания.

— Ну хорошо, допустим, мир населен подонками, которым нет никакого дела до чужого горя или чужого счастья. Примем это за истину…

— Это истина…

— Я сказала — хорошо, допустим. И что из этого следует?

— В смысле?

— В том смысле, что одной констатации факта мало. Твои многочасовые медитации привели тебя к каким-нибудь более глубоким выводам — или это все, к чему ты пришел за три дня?

— Нет…

— Что, прости?

— Нет, это не все.

— Любопытно было бы услышать.

— Вам интересно?

— Да, разумеется.

— Кхм… уверены?

— Костя!

— Хорошо. Вы сами напросились…

…На этом месте Татьяна Николаевна остановила запись и убрала диктофон, похожий на толстую авторучку, в сумочку. Затем как ни в чем не бывало вернулась к своему чаю с печеньем.

— Мы не будем слушать дальше? — спросила Елена Александровна Самохвалова.

— Нет.

— Почему?

— Потому что я и так достаточно далеко зашла. Вы слышали о таком понятии, как врачебная этика?

Самохвалова нахмурилась:

— Конечно.

— А я все-таки врач, не забывайте об этом. В случае с Константином я работаю прежде всего в его интересах, и то, что я передаю вам часть наших разговоров, не делает мне чести. Вы понимаете?

Самохвалова со вздохом кивнула.

— Поэтому не ждите от меня большего. Это был последний фрагмент, который я дала вам послушать, договорились?

Елена Александровна опустила голову и прикрыла рукой глаза.

— Не переживайте вы так, Лена, все наладится.

— Когда?

— В свое время. Костя еще очень молод, и интеллекта у него хватит, не побоюсь этого слова, на пару Эйнштейнов. Он справится, я в этом уверена.

Татьяна Николаевна пыталась смягчить тон, чтобы успокоить клиентку, но у нее ничего не вышло. Напротив, Самохвалова еще больше расстроилась и даже начала нервничать.

— Его интеллект меня как раз и пугает! Вы думаете, его в первый раз так избивают?

Психолог молча смотрела в свою чашку.

— Да его бьют постоянно, с первого класса школы!

Татьяна Николаевна продолжала молчать. Конечно, она знала, что Костю бьют. Она знала о нем почти все, и те дозы информации, что она позволяла себе донести до материнского уха, были даже не надводной частью айсберга, а самой его верхушкой. Знай мать всю правду о своем любимом мальчике, ее пришлось бы долго лечить.

— Его бьют за все! За то, что не так одевается, не так ходит и по-другому смотрит. За то, что другую музыку слушает и не скачет как полоумный на этих дискотеках. За книжки, которые он читает, и за мысли, которые он высказывает. Он всю жизнь пытается демонстрировать, что он не такой, как все, он никогда не прятался, не пытался слиться с массой и подстроиться под нее — и его за это бьют постоянно, понимаете?! У парня сложилось мнение, что всех, кто не похож на других, подвергают таким издевательствам. Он не видел другого!

Тут Татьяна Николаевна пошла в атаку:

— А вот это частично ваша заслуга. Вы оставили парня один на один со всем миром. В какой-то момент он понял, что не может рассчитывать даже на вашу поддержку. И это его сломало.

Самохвалова снова вздохнула. Заплакать пока не получалось, нужно было вести конструктивный диалог.

— Тут вы правы. Мишка, покойничек, его отец, умел с ним разговаривать, а я так и не научилась. Мы ведь уже восемь лет вдвоем живем. Самый сложный возраст у него пришелся на безотцовщину… а я не могу ничего сделать.

— Есть золотое правило: не можете помочь — просто не мешайте. Не мешайте ему жить так, как он считает нужным, не пытайтесь советовать, расспрашивать и требовать результатов.

— Но ведь он…

— Да, его будут продолжать бить, и, возможно, даже ногами. Но вы же не хотите броситься с кулаками на его защиту, верно?

Самохвалова попыталась улыбнуться.

— Вижу, что хотите. Вас так и подмывает заслонить его своим телом. Не вздумайте этого делать.

— Хорошо, не буду.

Татьяна Николаевна отодвинула чашку, поднялась из-за стола.

— Ну, спасибо за чай, я пойду, пожалуй.

Самохвалова тоже поднялась, засуетилась:

— Я хотя бы могу звонить вам, как раньше, в случае чего?

— Конечно, звоните в любое время.

Они прошли в прихожую. Самохвалова хотела еще о чем-то спросить, но Татьяна Николаевна не дала ей ни малейшего шанса.

— Погода-то какая стоит! — сказала она с улыбкой. — Даже не верится, что зима идет.

— Да, действительно, — вздохнула Елена Александровна.

На том и распрощались.

Татьяна Николаевна не рассказала встревоженной матери главного, а именно — этот мальчик с отрешенным взглядом давно ее пугал. Точнее, взгляд его не всегда был таким — раньше он смотрел на мир более-менее осмысленно, и речи его не вызывали особого беспокойства, но в последние несколько недель ситуация стремительно ухудшалась.