Тринадцать шагов вниз

Кто-нибудь может украсть молоко. Микс позвонит в дверь и протянет ей упаковку молока, а она скажет спасибо. Может, позволит занести в дом. И тогда ей придется пригласить его на кофе. Скорей всего, она будет полуодетой, в дезабилье, как они говорят. Он представил ее в пижаме, полуодетую, подошел к двери и позвонил.

Нет ответа. Он приложил ухо к двери. Тишина. Снова позвонил. Ее нет. Наверное, ушла пешком, может, на пробежку, или поймала такси. Жаль. Так близко и так далеко, сказал он себе, но задержался на ступеньках на случай, если она вернется.

Но за два часа никто мимо не пробежал. Что ж, завтра он придет снова. Возвращаясь домой, Микс подумал, что завтра стоит сходить на работу, а потом вспомнил, что не позвонил в офис и не предупредил, что болел в пятницу. И не читал сообщения на мобильнике, и не прослушивал автоответчик. Ничего страшного. После стольких лет примерной службы он может позволить себе прогулять вечерок. Он ожидал звонка по меньшей мере от троих клиентов, к которым не сходил в пятницу, но так случилось, что все трое позвонили ему сами. Один угрожал, другой злился, третья сообщила, что уйдет в другую компанию. Но, несомненно, его опыт и эффективность работы перевесят их жалобы.

День, как всегда, выдался погожим. Гуси гоготали на солнышке под пальмой. В саду было только это дерево, Микс видел такое на картинке в бабушкиной Библии. Что сталось с той Библией, неизвестно, но картинку он помнил. Пальма была высокой, будто росла тут долгие годы. Как она выдерживает английскую зиму? В Ноттинг-Хилл гораздо холоднее, чем в Иерусалиме. До этого утра Микс не замечал здесь пальму, но он особо и не разглядывал сад.

Резко выделялись два участка свежевскопанной земли — первый, где он копал сначала, но не сумел пробить твердую почву, второй — где похоронил Данилу. Но туг ничего не поделаешь. Надо просто ждать, пока все зарастет сорняками, но он не знал, много ли времени на это потребуется. Жаль, что не смог выкопать яму поглубже. Жаль, что не было времени. Его немного беспокоило, что тело лежит всего на трехфутовой глубине, даже меньше, но кто станет смотреть?

Старуха Чосер никогда не выходила в сад, вряд ли она пойдет туда сейчас. То же касается Уинтроп или Фордайс. Согласно книге «Медицинская экспертиза в деле Кристи», через несколько месяцев тело в земле превращается в скелет. Следующей весной от нее останутся только кости.

Микс похоронил ее в красной простыне. Снял с нее пакет, разрезал наверху на мелкие кусочки и выбросил в мусор. Дважды он проверял котел, удостовериться, что там ничего не осталось. В темноте дна не было видно, но вряд ли там могло что-то остаться.

И тут по спине пробежал холодок. Стринги! Куда делись стринги? Теперь он вспомнил, что они лежали у него в кармане, а потом он бросил их в котел. И не достал. Они все еще там. Какая разница, подумал он, все равно никто туда не заглянет, старуха много лет не пользуется им. Можно забрать их когда угодно, хоть сейчас. Он был уверен, что старуха все еще в постели, но, даже если и встала, то пойдет в гостиную. Но когда он вышел на лестницу, то услышал, как хлопнула входная дверь и раздался голос миссис Фордайс:

— Гвен! Ты жива?

Старая дура. Теперь придется ждать ее ухода, а это может случиться через несколько часов.

Надеясь, что не придется подниматься по лестнице, Олив с двумя сумками продуктов сразу заглянула в гостиную. Она была одета в новые черные брюки и лимонный жакет, в тон волосам. К ее радости, Гвендолин не спала, лежала на диване в ночной рубашке.

— Я принесла тебе поесть, дорогая, — сказал Олив.

— Timeo Danaos et dona ferentes[2], — произнесла Гвендолин.

— Я не знаю никакого Тима, Гвен, — рассмеялась Олив, — и не понимаю ни слова на латыни. Как дела?

— Как и следовало ожидать — у меня нет аппетита, так что не надо носить мне продукты.

— Ну, не ворчи, Гвен. Я же хочу помочь. Я сделаю тебе кофе.

Пока ее не было, Гвендолин обследовала сумки. Шоколад — хорошо, можно съесть кусочек — бисквиты, марципаны, жуткий пирог с кремом. Впрочем, неплохо. Хотя бы не притащила салат и безвкусные зеленые яблоки.

Олив вернулась с кофе и имбирным печеньем на блюдце.

— Ты такая худая, Гвен. Тебе все можно есть. Счастливица!

— Ты что, сидишь на диете? В твоем-то возрасте?

— Ну, я не так уж стара, чтобы не следить за внешностью.

— Кстати, о внешности. Это твое?

Олив взяла в руки странную штуку и захихикала:

— Ты шутишь, Гвен? Это какая-то игра?

— Я нашла это на дне котла, в прачечной. Наверняка твое, и я хотела бы знать, что это такое.

— Гвен, ты, конечно, не была замужем и абсолютно наивна в некоторых вещах, но это уже слишком. Любой ребенок скажет, что это такое.

— Спасибо. Это многое проясняет. А теперь, может, объяснишь?

— Ну, — Олив немного растерялась. — Это такие дамские трусики. Раньше я бы сказала, что девушки определенного сорта, но времена меняются. Сейчас даже приличные девушки — ты понимаешь, о чем я, — носят такое. Не актрисы и не стриптизерши.

— Да, понимаю. Несмотря на мою наивность и умственную отсталость…