Тринадцатая категория рассудка

Измученному сознанию Штерера ясно предстоял тот миг, когда, наложив последнюю скрепу, включив последнюю деталь в машину, он повернет рычаг, и – вырвавшись из преследующих дней, слыша за спиной отдаляющийся грохот войны, в обгон длинению длительностей, на бешено раскружившихся часовых стрелах, вперед и вперед – в грядущее.

К утру седьмого дня Штерер обнаружил недохват в одном из реактивов. Надо докупить. Собрав последние рубли, он набросил пальто и толкнул наружную дверь: за порогом стояло двое вооруженных в сером солдатском сукне. На записке, перегораживающей путь: подвергнуть приводу. Не далее чем через двое суток Штерер был признан годным и включен в войну: ему занумеровали плечи, пометили лоб кокардой и обрили голову. Несколько часов, оставленных ему «для устройства личных дел», Штерер потратил на разборку своей почти завершенной машины: в лихорадочной спешке иные наиболее тонкие части были уничтожены, другие легли на дно глубокого ящика, и поверх разъятой машины – острия гвоздей. Так некогда Роланд, застигнутый в ущельях Ронсеваля, разбил о камни свой меч.

V

Рядовой Штерер, как и прочие рядовые, положенное число недель маршировал под «ать-два», по команде «стой» прищелкивал каблук к каблуку, а по команде «кругом», подворачивая левую пятку, вращал тело на 180°; с винтовкой наперевес бросался на соломенное чучело, а в полдень стаскивал зубами «порцию», нанизанную на деревянный стержень: можно бы добавить, что, приходя к коробу раздатчика обычно последним, рядовой Штерер получал общупанный всеми сорока ладонями взвода и всеми ладонями отвергнутый щуплый костожилок, по вкусу немногим отличавшийся от протыкающего его деревянного тычка.

Механически занумерованное сукно перечислялось из запасного батальона в маршевые роты. И в одно из ясных осенних утр Штерер шел – плечи меж плеч – под многорядьем штыковых стеблей, колышущихся, как всколосившееся поле под ветром. Вслед движущейся к вокзалу колонне махали шляпами и платками, и рядовой Штерер подумал, что белый платок, поднятый на штыке, – его последний шанс.

В первые дни солдатчины Штерер был подавлен и как бы оглушен случившимся. Но вскоре ему удалось вернуть спокойствие и волю к борьбе: пусть время и обогнало его на полголовы, пусть машина сломана и заколочена гвоздями, но идея его еще не брошена вместе с ним самим в братскую яму; пусть иск человека к времени спрятан под серое сукно – пусть; отождав мораторий, он предъявит его снова.

Позиция встретила Штерера путаницей кротовых ходов и синими выгибами ракет. Впереди окопов, на линии полевых караулов, перещелкивались выстрелы. Но если вслушаться, можно было различить стрекот кузнечиков и трение ветра о травы. Штерер, действовавший осторожно, но решительно, не дал пулям освистать свою идею, запрятанное под его черепными костями было достаточно весомо, чтобы добавлять к нему шесть золотников свинца. И он воспользовался первой же боевой операцией для того, чтобы, как выражался он сам впоследствии, «сдать себя на хранение немцам».

Последущие два с половиной года жизни изобретателя обведены колючей проволокой концентрационного лагеря. Плен тяготил его меньше, чем любого из соседей по бараку. Даже звездчатые шипы вдоль параллелей проволоки, внутри которой любил прогуливать себя и свою идею Штерер, раздражали его не более, чем настоящие звезды там, на концентрах орбит, сомкнувшихся вкруг Земли. Вообще к пространству и его содержаниям Штерер относился как неспециалист, равнодушно и сбивчиво, путая просторное с тесным, никогда не мог запомнить, высок или низок потолок в его жилье, и неизменно ошибался в счете этажей. Впрочем, в концентрационном лагере таковых не было, а были низкие и длинные крыши корпусов, внутри которых в четыре ряда нары. В течение долгих месяцев Штерер так и не научился различать друг от друга людей, занимавших нары справа, слева и перед ним; это казалось ему столь же ненужным, как умение различать доски, из которых сколочены нары: при упражнении можно бы, но ни к чему. Зато все его соседи надолго, вероятно, запомнили стянутые к межбровью складки лба, наклоненного над какой-то неуходящей мыслью, пальцы, впутанные в нестриженую медноволосую бороду, и глаза, щурящиеся сквозь людей, как сквозь стекло.