Тринадцатая пуля

– Кто?! Граф?! Чеснок по утрам?!..

– Да нет, не о том я. Читал я тут в одном журнале, что он, Толстой, то есть, ранним утром – пока все домашние спят – каждый день, хоть страшно не хочется ему, а заставляет, заставляет себя и поднимается ни свет ни заря с постели, и, нехотя, кряхтя, взбирается по крутой лестнице к себе наверх, в кабинет, и встает у бюро, и заставляет себя писать, – а писать-то ой как не хочется! – а он заставляет себя и пишет первое слово, за ним – второе, потом – третье. И так, брат, разойдется, так, понимаешь, раскочегарится, что его и не остановить! И получается, в конце концов, «Война и мир». А вы говорите!

– Ничего я не говорю! Лев Николаевич, Лев Николаевич… Как же, граф… Мешайте, ваша очередь… Одно знаю, бесстыдником он был, этот ваш Толстой. За девками, об этом даже в народной песне поется, за девками босиком бегал. Сколько жена его, Софья Андреевна, пока граф не постарел и не угомонился, от него натерпелась! Уму непостижимо! Пока он молодой да в силе был, он, значит, успешно за девками гонялся, а как поизносился да подустал, и за девками-то гоняться стало невмочь, он произвел ревизию всей своей прошлой жизни, для виду раскаялся и принялся романы катать да учить людей, как надо жить. Читал, знаю. Да и писал-то он про всяких дармоедов!

– Ну уж это вы хватили, Вахтанг Саболыч!

– Ничего не хватил! Знаю, что говорю. И они, дармоеды-то, у него и не живут, как положено нормальным людям, а все думают – думают подолгу! – и рассуждают, рассуждают, рассуждают… Тьфу! Противно даже. А рассуждают о чем? А о том, что делать им там что-то или не делать. Нарассуждаются, бока себе належат, и решают: не делать! Вот, братец, тебе весь «Мир», и вот тебе, братец, вся «Война». Одним словом, один дурак пишет, другие – читают.

– Это уж ни в какие ворота… – задохнулся от возмущения адепт великого писателя. – Да как вам не стыдно, ведь Лев Толстой это… это…