Тринадцатая редакция. Модель событий

На самом деле Диме не нужен был отдых. Несколько лет назад подобный разговор закончился долгой и бессмысленной размолвкой. Но тогда жизнь толькотолько начиналась, и были шансы, что в Москве, Стокгольме или где-либо ещё найдутся сильные, мудрые и самостоятельные люди, которых Дима Маркин сможет назвать своими друзьями. Таких людей было немало. Но у них уже были друзья, и умненького, свободомыслящего Диму они, конечно, принимали в свой круг, но это было скорее приятельством, общением по интересам, не более. Не то чтобы жизнь умненького Димы уже подошла к концу, нет. Просто иллюзий он больше не питал и уже почти готов был признаться себе в том, что слабый и вечно зависящий от родителей Джордж и есть тот настоящий, подлинный, единственный друг, с которым его свела добрая и щедрая судьба.

«И всё же ты ошибаешься, Соколов, — подумал тогда Дмитрий Олегович. — Есть на свете человек, способный отчасти заменить родителей. Можно убить учителя Ингвара, а потом посмотреть, какие эмоции у меня это вызовет».

Эмоций, кстати, не было. Было желание разделаться ещё и с Анной-Лизой, горько рыдавшей у него на плече после смерти Эрикссона.

Как хорошо, что некоторые проступки — даже такие непоправимые — можно отработать при жизни. Дмитрий Маркин шагал вслед за Колей и Мишей, вычислял их возможности, улавливал способности и понимал, что не испытывает к изгоям никакой жалости. И крысиный ад очень скоро пополнится двумя новыми постояльцами. Но сначала нужно выяснить, какой именно договор заключили его родители с одним из этих оборванцев. Даже если ради этого придётся совершить ещё одно должностное преступление.

Жан почти не ночевал дома: история о том, что мать не пускает его на порог, оказалась преувеличением. Скорее уж это сын редко удостаивал родных своего искромётного общества: приходил среди ночи или рано утром, принимал душ, переодевался и снова исчезал. Маша не успевала за ним уследить: только что был совсем рядом, напевал себе под нос, и вдруг — нет его. Мадам Клодель ворчала, негодовала, метала громы и молнии, а когда ей случалось столкнуться с сыном на кухне (где он, стоя перед открытым холодильником, ел что-нибудь холодное или даже сырое, почти не жуя), между ними разгорались нешуточные перепалки, неизменно заканчивавшиеся поцелуями и объятиями. Маша в такие моменты вспоминала, как безответно она терпела издёвки своей матери. Может быть, стоило хоть раз возвысить голос, сказать чтонибудь поперёк? Глядишь, и в их доме стало бы так же весело, как у этих Клоделей.

В последнее время Жан, если верить его матушке, одичал окончательно: исчезал, не говоря ни слова, появлялся как ни в чём не бывало и болтал как заведённый. Он умыкал Машу из дома в семь утра, хотя на работе им нужно было появляться не раньше половины десятого, чтобы в десять уже стоять за прилавком и улыбаться посетителям.

Двухчасовая разница во времени (2 : 0 в пользу французских любителей поспать подольше) делала ранние подъёмы совсем не мучительными: Маша неизменно чувствовала себя героем, легко и без принуждения вскакивающим в нечеловечески-прекрасную рань. Жан чувствовал себя героем вне зависимости от времени суток и того, что он в это время вытворял.

Они со свистом проносились сквозь сонный пригород, чтобы финишировать у дверей крошечного неприметного клуба, к металлической, изрисованной граффити двери которого был приклеен крошечный радужный флажок: единственный опознавательный знак. Можно было пройти мимо, даже не догадываясь, что здесь, совсем рядом, находится работающий круглые сутки гей-бар.

Жан был здесь желанным гостем. Даже ранним утром, когда бармен и официанты валились с ног, отрабатывая последний час своей смены, для него всегда находили лучший столик. Лучший в данном случае значило — неприметный. Из всей парижской команды один Жан пожелал выучиться искусству ставить защиту. «Только утром, и только за завтраком моя голова способна хоть что-то воспринимать!» — заявил Жан с самого начала. Потому по утрам они с Машей и срывались и неслись в укрытый от посторонних глаз подвальчик, в который чужие не забредали. Владелец подвальчика вполне мог бы стать первоклассным Хозяином Места, попадись он на глаза какому-нибудь мунгу или шемобору не ниже второй ступени, но пока даже они не находили дорогу в его владения.

— Ну что, устанавливай защиту и рассказывай, где ты опять шлялся, — с интонациями Мальвины, обучающей чистописанию Буратино, сделанного из особо редкой породы дуба, сказала Маша, когда Жан наконец заполучил свою яичницу с беконом и, почти не жуя, проглотил первый кусок.