Тринадцатая рота (книга первая)

Мир полон случайностей. Мир тесен от неожиданных вещей. Живет человек тихо, спокойно, не ведая печали, и вдруг бес подсовывает ему такую встречу, что шапка летит с головы и рот превращается в большую букву О.

Только въехал Гуляйбабка в расположенное на пути тихое, сожженное дотла село, как на тебе — прямо наперерез карете чем-то всполошенный, перепуганный человек. ну ни дать ни взять — пан Гнида. Тот же дробненький росток, та же величиной с дыньку голова, те же коротенькие, коромыслом ножки. Вызывал сомнение только нос. Нос у Стефана Гниды из Горчаковцев был, как тупая толкушка, и размещался точно в подглазье. А у этого же Гниды нос хотя и смахивал на толкушку, но по какой-то неведомой причине имел большое смещение вправо. То ли его с таким носом мать родила, то ли по нему кто «съездил» в тот момент, когда хозяин к чему-то недозволенному принюхивался, да так и оставил его принюхиваться на всю жизнь. Словом, с носом бегущего к карете человека была загадка. Оставалось загадкой и появление здесь человека, столь похожего на Стефана Гниду.

Меж тем человек, удивительно похожий на Гниду, перебежал церковную площадь и, выскочив на улицу, по которой двигался обоз под флагом фюрера, широко раскинув руки, остановился. Тут уже не утерпел, выразил вслух свое удивление и кучер Прохор:

— Смотрите, сударь! Ан никак наш старый знакомый пан Гнида. Чую, быть какой-то беде.

— Бог еще не создал такого человека, которому бы сыпались только одни радости. Остановитесь.

— Слушаюсь, сударь, — ответил Прохор и натянул вожжи. Кони остановились. Предполагаемый Гнида подбежал к карете, упал на колени. Руки его, протянутые к Гуляйбабке, мелко тряслись.

— Ваше сиятельство! Господин хороший. Спасите! Помогите! — залепетал он, обливаясь слезами. — Не оставьте в беде человека, который верой и правдой служит новым властям. Вызвольте голову с плахи.

— Кто вы такой и почему ваша бесценная голова оказалась на плахе? спросил Гуляйбабка, свесив ноги и раскачивая носком ботинка перед носом жалкого просителя.

— Я голова здешнего местечка. Степан Гнида… Гнида Степан, — пояснил стоявший на коленях. — Может, слыхали? Обо мне статья была в "Свободной Волыни". Я первым в округе собрал налог за кошек и отправил всех девушек округи в Германию.

— Рад познакомиться с такой выдающейся личностью, — сунул руку в перчатке Гуляйбабка. — Но, позвольте, как вы здесь оказались? Мы же видели вас в Горчаковцах. И потом почему у вас свернут, гм-м… простите, смещен со своего места нос?

— Вы ошиблись, ваше сиятельство. Обознались. Я — это я, Степан Гнида. А там, в Горчаковцах, мой старший брат Стефан Гнида. Мой кровный братец. Вернее, был, но теперь, — Гнида-младший перекрестился, — теперь царство ему небесное, его нет.

— Ая-яй! — закачал головой Гуляйбабка. — Какое великое горе! Какая печальная весть! Но скажите же, Степан Гнида, что стряслось с вашим братом, почему вы поете за упокой?

— Погиб он. Убит ни за что. По глупой случайности. Не могу вспомнить. Кидает в дрожь, в жар. По ночам кошмары, виденья. Как сейчас вижу: на улице столы, столы… На столах выпивка, закуска. Господа офицеры пьют, едят. Брат Стефан лично с бутылью от стола к столу. "Господа! Господа офицеры! Извольте отведать того, откушать другого. Горилки, горилочки по стакашечке еще". А потом Стефан завел патефон, пластинку поднял над головой… "Господа! Господа! Ваш любимый маршик. Битте-дритте, маршик. Прошу!" И вот тут и случилось. Тут и пришел милому братцу конец. Офицер, тот, что сидел во главе стола, выхватил пистолет и с криком: "Швайн! Предатель!" — трижды выстрелил в брата. Упал и я. В обморок. А когда очнулся, не было ни господ офицеров, ни солдат. Патефон был разбит и растоптан, столы перевернуты вверх дном. А под столами Стефан. Мой милый Стефан. Две дырки в груди. Одна в голове, — Гнида-младший закрыл лицо руками и, содрогаясь, зарыдал.

Гуляйбабка слез с кареты, потряс старосту за воротник сюртука:

— Господин Гнида, встаньте, возьмите себя в руки. Как говорится, не он первый и не он последний. Лен толкут — шоройки летят. Фюрер разберется. Фюрер думает о вас.

— Да, да! Я верю, верю в это, — вскочил Степан Гнида. — Стефан честно служил. Из кожи вон лез. Разве можно такое забыть?

— Вы смотрите, как в лужу на собственный портрет, ясновельможный голова, заметил Гуляйбабка. — Таких, как ваш братец, как вы, народ никогда не забудет. У него вполне хватит мудрости различить, где золото, где дерьмо. Он всем сестрам воздаст по серьгам.

Подошли Трущобин, Чистоквасенко, Волович.

— Что случилось? Почему остановка? Гуляйбабка снял цилиндр:

— Господа! Стоящий перед нами достопочтенный староста здешнего местечка только что передал печальную весть: на торжественном завтраке в Горчаковцах, устроенном местными властями в честь проезжих офицеров фюрера, выстрелом в грудь и затылок, простите, в лоб убит наповал наш старый знакомый пан Гнида. Прошу снять шляпы, господа, и почтить память минутой молчания.

Все сняли шляпы. Гуляйбабка свой цилиндр надел, вытянул руки по швам, учтиво обратился к застывшему с кепкой в руке Гниде-младшему: