Тринадцатая сказка

Ошеломленный Чарли проследовал за ней в кабинет, где она первым делом извлекла из серванта бутылку и пару стаканов. Налив себе очень добрую порцию, она выпила ее залпом и наполнила уже оба стакана, один из которых предназначался для брата. А он все стоял, парализованный и безмолвный, держа в руках два матерчатых свертка. Вновь прозвучал смех Изабеллы, отдававшийся у него в ушах гулким звоном церковных колоколов. Он повертел головой; из глаз хлынули слезы.

— Положи их куда-нибудь, — скомандовала Изабелла. — У меня готов тост.

Он взял стакан и уловил исходящий из него спиртной дух.

— За будущее!

Чарли осушил стакан одним глотком и закашлялся — он не имел привычки к крепким напиткам.

— Ты ведь их еще не разглядел? — спросила она.

Его лицо выразило недоумение.

— Смотри.

Изабелла повернулась к сверткам, которые он оставил на письменном столе, и распаковала их один за другим, а затем отступила в сторону, открывая ему обзор.

Он медленно повернул голову. В свертках оказались младенцы. Близнецы. Он стоял и смотрел, смутно догадываясь, что от него ожидают какой-то реакции, но будучи не в состоянии что-нибудь сказать или сделать.

— Ох, Чарли, да проснись же ты, ради бога!

Сестра взяла его за руки и в дикой пляске завертела по комнате.

Как ни странно, головокружение от танца пошло ему на пользу, внеся хоть какую-то упорядоченность в сумбур его мыслей. Наконец Изабелла остановилась, приложила ладони к его щекам и сказала:

— Роланд умер, Чарли. Остались только мы — ты и я. Понимаешь?

Он кивнул.

— Хорошо. А теперь скажи мне, где папа?

Когда он сказал, у нее началась истерика. На крики явилась Миссиз, которая отвела Изабеллу в ее комнату, уложила в постель и, дождавшись, когда она утихнет, спросила:

— Дети — как их зовут?

— Марч, — сказала Изабелла.

Но Миссиз интересовала не фамилия — ее она знала и так. Весть о замужестве Изабеллы дошла до нее несколько месяцев назад, как и весть о рождении детей (ей не было нужды подсчитывать месяцы на пальцах, однако она это сделала, задумчиво поджав губы). Пару недель назад она узнала о смерти Роланда от воспаления легких. Она также знала, что старые мистер и миссис Марч, подавленные смертью их единственного сына и возмущенные безразличием, с каким восприняла эту трагедию их невестка, стали чуждаться Изабеллы и ее детей, предпочитая тихо горевать вдвоем.

— Я спрашиваю об именах, данных при крещении.

— Аделина и Эммелина, — сонно произнесла Изабелла.

— А как ты их различаешь?

Но юная вдова уже погрузилась в сон. И пока она спала в своей старой постели, эскапада с замужеством начисто изгладилась из ее памяти. Утром она пробудилась с ощущением, что никакой свадьбы не было, а дети представились ей не собственной плотью и кровью — материнский инстинкт ей был абсолютно неведом, — а чем-то вроде духов или призраков, поселившихся в этом доме.

Младенцы были на кухне и еще спали. Над их гладкими бледными личиками склонились, беседуя шепотом, Миссиз и садовник.

— Кто из них кто? — спросил садовник.

— Не знаю.

Стоя по бокам старой детской кроватки, они разглядывали двойняшек. Четыре полукружия ресниц, два одинаковых ротика, два покрытых пухом маленьких черепа. Но вот у одной из девочек вздрогнули веки, а затем приоткрылся глаз. Садовник и Миссиз затаили дыхание. Но глаз тут же закрылся, и дитя снова погрузилось в сон.

— Вот эта будет Аделиной, — сказала Миссиз.

Она достала из шкафчика полосатое кухонное полотенце, отрезала от него две полоски и повязала их на запястья девочкам — красную полоску беспокойной близняшке, и белую той, что безмятежно спала.

Экономка и садовник еще долго стояли и смотрели, каждый положив руку на свой край кроватки. Наконец Миссиз повернула к садовнику умиленное, посветлевшее лицо и произнесла:

— Двое детей, кто бы мог подумать, Копун? В нашем-то возрасте!

Он перевел взгляд с младенцев на женщину и заметил слезы, затуманившие ее круглые карие глаза.

Грубая длань садовника простерлась над кроваткой. Экономка поспешно смахнула с лица выражение глупого восторга и с улыбкой вложила в его ладонь свою маленькую руку. Эта рука была влажной от слез.

А под аркой их рукопожатия, под неверным прицелом двух пар стариковских глаз мирно посапывали сестры-близнецы.

* * *

Было уже очень поздно, когда я покончила с записью этой истории. За окном стояла тьма, весь дом был погружен в сон. Всю вторую половину дня и часть ночи я провела за письменным столом, пока моя память фразу за фразой восстанавливала рассказ мисс Винтер, а мой карандаш выводил строку за строкой под эту диктовку. Страницы в их средней части были заполнены убористым почерком: потоком слов мисс Винтер. Временами моя рука смещалась влево, чтобы сделать на полях пометку, когда ее интонация или жест казались мне существенным дополнением к сказанному.