Тринадцатый хозяин

Просто уверен!

И он, вскочив, ринулся прочь, волоча спиннинг по траве.

День коршуна

1

Узнав о решении убрать старый бор, Галенкин засуетился. Он бегал по газетам, писал протесты, проник и выступил по радио (шла «Неделя защиты зеленого друга»). И вдруг догадался протестовать своими отличными фото. Он взял отпуск и поставил палатку на том месте, где бор выходил на берег реки и виднелись крыши родной Болотинки.

Удобное было место — недалеко от деревенской родни, ее пирогов, от деда, сторожившего совхозную капусту. И уже неделю Петр Галенкин снимал последнего коршуна, проживавшего в бору.

Можно было пристроиться к барсуку, отснять последнюю семью горлинок. Но коршун казался ему типичным сколком сильного когда-то леса. К тому же коршун был старым знакомцем.

В глубоких сумерках Петр влезал на сосну устанавливать фотоаппараты.

Сначала Петр побаивался ночного лазанья, но привык, и ему стал интересен риск и ощущение напряженных пальцев, попадавших то в трещины коры, то в подтаявшую смолу.

— Покряхтим, — сказал он себе, готовясь влезать на сосну в восьмой или девятый раз.

Затем Петр, упираясь в ствол ногами и перехватывая руки, полез вверх. Посыпались чешуйки коры. Хвоя нижних веток уколола его лицо. Петр фыркнул и поднялся в ясную, чистую ночь.

Ночь была прозрачна. Петр видел скопления тальников, пятна озер, приподнимающиеся вверх ночными испарениями болота. Древняя ночь.

Но если посмотреть на город, там, в пяти километрах отсюда, была другая ночь. В городской ночи все было противоположно темноте, бору и пятнам озер.

В этой ночи был город, летавшие самолеты и рев машин на бетонке. Город! Он снова поразил Петра, шевельнул в нем чувство тоскливое и гневное. В нем горели зданья, втыкалась в небо телебашня. Его дома наставили в пригородные равнины светящиеся молекулы окон. (Среди них и его дом, его окна).

И Петр Галенкин усомнился и увидел себя со стороны маленьким и безумным.

Город! Он великолепен. Свет — от него. Небо, затуманенное дымными частицами, вбирало в себя этот свет и казалось фосфорической чашей. Петр рассердился на себя. Он понял, что может часами глядеть на светящееся тело города, на струистое движение в нем автомобильных огней.

Стараясь рассердиться, Петр вообразил себе дядю Павла Ивановича. Представил — тот из окна своей спальни на 16-м этаже тоже любуется городом. Сам в пижаме, на крючковатом носу моргают отсветы.

…Петр, крепко держась одной рукой, другой нащупывал в боковом кармане фонарик.

2

Павел Иванович Галенкин ложился спать. Он хмурился — дневные заботы не отпускали его. День выдался хлопотливый, а вечером жена вывела его на пьеску — развеяться. Возвращались поздно пешком (такси пробегали мимо, хотя Галенкин махал им трехрублевой бумажкой).

Пьеска была о стройке в фанерной тайге, называлась она «Всегда бегу».

И точно, по сцене бегали, как лошади, молодые люди. Их физиономии раскрашены, голоса охрипли от криков, — жена наслаждалась, сжимая его пальцы.

Но Павлу Ивановичу было стыдно. Он сделал анализ и определил, что испытывал стыд от легкомыслия молодых людей. Дома он даже слегка поссорился с женой из-за них.

В кабинете, скача на одной ноге, Павел Иванович стянул брюки и бросил их на стул. Затем высунулся по пояс из окна и сделал несколько глубоких — до хруста в межреберье — вдохов.

Будучи городским архитектором, Павел Иванович боролся за устремление города по вертикали. И — добился.

На двенадцатом этаже воздух был стопроцентно хорош. Ночное движение сливалось в тающий гул, существующий как бы сам по себе. Воздух светился.

Вокруг же города была древняя чернота…

Павел Иванович поежился и выпил нарзана. Пил медленно, ощущая пробегание каждого глотка в виде маленького ледяного ежика.

Он задумался. Это далось нелегко — за лобной костью еще прыгали крашеные молодые люди. («А в городе нехватка стройрабочих по всем профилям»).

Что же произошло?

Отчего так беспокойны стали его дни?

Вот в чем дело — парк! Виновата его идея — раскидать их вокруг города штук семь-восемь.

Еще полгода, даже месяц назад все шло превосходно — нашли для первого кусок земли почти первобытный, около родимой Болотинки. Траты минимальные. Город близко, дорога есть, реки зажимают место в треугольник. И работы пустяки — убрать небольшой лес, осушить луг и болота. Зеленщики разработали проект. Составили смету, утвердили и глупо похвастались в газете. И — началась какая-то чепуха! Дыбится общественность, приходят нелепые письма. Есть слезница о последнем в бору, черт бы его побрал, старом коршуне!.. И кто писал? Дядя родной. А всю кашу заварил племяш Петька. Такая крапивная семейка. Еще в деревне все говорили о кошках и собаках: «Живут, как Галенкины». И сейчас мир не берет. Парк… Надо было убрать трухлявые деревья, провести дороги, устроить пристань для катеров с крылышками.

Можно, нужно оставить и сосны — десяток. Между ними пустить струйки асфальтированных тропинок. Конечно, пострадают два или три барсука и коршун.