Тринадцатый рейс

Мне двадцать шесть. Каково же будет в пятьдесят, шестьдесят лет? Об этом мог бы рассказать Комолов, но он далеко. Как всегда, мне не хватает его несуетного, спокойного участия, которое называется умением слушать. Людей, умеющих слушать, не так–то уж много. Научиться этому нельзя. Это не искусство, а склад души.

Шиковцу не свойствен этот дар. Но нельзя требовать от людей того, чего у них нет. Надо видеть и ценить то, что есть. И искать общий язык… Убеждать, настаивать, доказывать,

До отплытия оставалось всего лишь два с половиной дня.

8

Ранним утром я позвонил в управление. Над заливом еще стоял туман Где–то звонил судовой колокол. Это был предрабочий час, но Шиковец приходил на службу раньше других.

Я говорил пять минут без перерыва. Рассказал о поездке на остров, обо всех своих сомнениях и о том, что мы прежде всего должны выяснить: кто же он такой, этот Юрский. Присланные фотокарточки и словесный портрет, составленный по признакам, которые еще во время оно разработал знаменитый криминалист Бертильон, нам ничего не дают. Мы должны знать не только внешность этого человека, раз подозреваем его в тягчайшем из всех преступлений — убийстве…

— В общем мне надо срочно слетать в Ленинград. Хотя бы на один день.

Шиковец долго дышал в трубку. Я испугался, что он заснул.

— Стало быть, ты не считаешь себя в отпуске, — спросил он наконец. Мне показалось, в голосе его прозвучало удовлетворение. — А к кому явишься в Ленинграде?

— К родственникам… друзьям. Осторожно.

— Ну ладно. Запиши адрес. Учти, командировки дать не могу. Сам старайся.

Ну вот, обошлось. Я опасался, что он откажет, а я в ответ наговорю глупостей.

На «Онегу» вернулся рысью. Валера, расставив босые ноги, поливал палубу из шланга.

— Опять будет жара. А механик обещал дождь на все лето, — сказал он. — Знаток из деревни! «На Самсона дож, семь недель тож», «Много мошек, готовь лукошек», — передразнил он нашего волгаря. — Народные приметы!

Я отозвал Валеру в каюту.

— Нужны деньги. Срочно. Можешь?

Захлопали огромные — за стеклами очков — ресницы.

— Конечно. Я понимаю. Личные дела, да?

Удалось наскрести полсотни. Через несколько минут я выдержал разговор с Кэпом и едва успел на такси. Конечно, в аэропорту у кассы стояла очередь, а над очередью красовалось объявление о том, что билетов нет. Но едва я стал протискиваться, как меня тронул за плечо парень в кожаной куртке. От него пахло бензином, а на лбу отпечаталась красная полоска от мотоциклетного шлема.

— От Шиковца, — сказал он. — Получи билет у диспетчера. Забронируй обратный рейс в транзитной кассе.

В самолете у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить над противоречивым характером своего строгого начальника.

Встреча с Ленинградом всегда похожа на чудо. Но на этот раз я не успел заметить ни Исаакия, ни Университетской набережной. Такси пробежало город, вырвалось на Васильевский остров и застряло в геометрически правильной паутине улиц. Это было царство прямого угла.

Я поднялся на пятый этаж серого безликого дома.

Дверь открыла мать Юрского. Для женщины сорока лет, к тому же переживающей несчастье, она слишком смело обращалась с косметикой. Я сказал, что знаком с ее сыном и пришел узнать, почему он не появляется.

Она провела меня в комнату, поправила прическу и неожиданно всплеснула руками.

— Не углядели мы Славика, не углядели!

Жест показался театральным. Похоже было, она не знает, как выражать горе, и поэтому прибегает к сильным приемам. Быть может, эта женщина еще не поняла, что произошло.

— Не углядели мы! — повторила она.

Многозначительное местоимение перекладывало часть ответственности и на меня Что ж… В комнате чувствовалось отсутствие мужчины, хозяина. Вдовья доля, горькая русская доля, наследство войны, доставшееся многим, очень многим.

— Убежал Славочка, убежал. Только записочку оставил: «Мамуля, вернусь не скоро, а может, никогда».

— Куда убежал? — спросил я, желая поскорее прервать жалостливый речитатив.

— Кто знает? Может, во флот. Он давно хотел убежать во флот и даже с приятелем договаривался, с соседом Алешкой. Милиция уже расспрашивала. Он у моего двоюродного брата какую–то иконку взял, вроде бы ценную. Господи, это ж от баловства.

— А больше ничего не взял?

Наверно, я переборщил с расспросами. Она спросила довольно сухо, изменив тон:

— Где же вы с ним познакомились и сами откуда?

Я рассмеялся и, вытащив из кармана цепочку, покрутил ее вокруг пальца. Эта цепочка, увешанная всякими заграничного происхождения брелочками, с автомобильным ключиком, не раз выручала меня. Она была противовесом профессиональному любопытству. Брелочки позванивали о легкомыслии, ключик свидетельствовал о прочном материальном положении. И то и другое не вязалось с представлением о сотруднике угрозыска.

— Он любит автомобили. Я тоже.

— Понимаю, — сказала она с облегчением. — Молодежь сейчас очень интересуется машинами. Век техники!