Тринадцатый знак

История опровергла идею о врожденной гармонии между социализмом и демократией. Не менее утопичной можно считать и идею о такой же гармонии между капитализмом и демократией. Единственное безошибочное заключение, к которому приводит человеческий опыт, это мысль о том, что демократические цели требуют демократических методов их достижения, в противном случае результаты не оправдывают надежд.

Наблюдая происходящие на Западе процессы, я видел, как под влиянием времени многие политики тоже не топчутся на месте, а наиболее дальновидные из них, способные чувствовать свежее дуновение ветра, сейчас вынуждены осваивать совершенно новый язык, для понимания которого необходимо составлять новые словари, учить заново политический лексикон, постигать новую логику соотношения ранее несоотносимых вещей и явлений, обнаруживать смысл там, где его никогда прежде не было.

Вызвано все это тем, что человек партии (демохристианин, либерал, коммунист, социал-демократ) мало чем может помочь человеку веры (католику, православному, мусульманину, буддисту). Одни привержены партийным, другие религиозным доктринам. Но, помимо лояльности государству, стране, партии, церкви, есть у людей еще и частная жизнь. Так вот, сейчас эта частная жизнь со своим "бытовым сознанием" начинает настойчиво требовать все большего места в общественной жизни, заставляет вносить поправки в официальную историю, трактуемую каждый раз по-новому теми, кто в данный момент стоит у власти. И происходит эта ревизия, повсюду независимо от политической природы государственного устройства.

В частной жизни наиболее отчетливо выражается дух нации, в этой жизни есть все, нужное человеку, а политика для нее - как правило, далекая от подлинных нужд людей надстройка. Отсюда безуспешность вековых попыток свести историю к одной главной идее, печальная участь постулата о превосходстве государства над личностью. При тоталитарных режимах герметически закрытые культуры быстро выдыхались, олицетворявшие их государства обрекали себя на гибель. Идеологи и вожди этих режимов не понимали, что государство далеко не единственный для людей способ выжить рядом друг с другом, а истинное его предназначение - обеспечивать мир и согласие граждан. Вот тогда безопасность государства стоит защищать, но опять-таки не ради него самого, не в ущерб безопасности других наций и свободе каждого человека.

Именно в этом, думается, и заключен смысл нового языка в политике на исходе ХХ века. Тем не менее продолжает шириться пропасть между благими намерениями улучшить общество и средствами достижения данной цели: политическая инженерия выработки и реализации объявленных обещаний, даже в государствах с солидным демократическим наследием все еще остается неразвитой. В то время, как заметно увеличилась наша способность не зависеть от явлений природы, мы по-прежнему бессильны направить развитие общества ко всеобщему благу, гарантировать успешные экономические и политические реформы. Не виной ли тому и наша склонность считать наукой политику, которая в действительности могла бы называться искусством или, на худой конец, ремеслом?

Для власть предержащих нет ничего более желанного, чем политическая стабильность. Но стабильность, в том числе и политическая, всегда иллюзорна. К тому же, правительства и партии не в состоянии рассчитать направления развития общества, тем более контролировать этот процесс, потому что естественным, нормальным и предсказуемым может быть лишь скачкообразное развитие и нестабильность. Как все в природе, общество способно саморегулироваться естественным образом и без больших потерь, если не мешать и не противоречить интересам большинства его членов. Властители, однако, этого не хотят признавать, отказываются расписываться в своем бессилии и авторы разнообразных идеологических доктрин - самоотверженные борцы с неопределенностью.

Эпоха идеологического монолита как будто уходит в Лету, уступая место здравому смыслу и пониманию того, что обычно все благие намерения воплощаются в формах, далеких от задуманных, независимо от стремлений лидеров. Менее четко выраженными становятся и формы государственного правления, и главная инстанция в государстве, способная и желающая взять на себя ответственность за результаты политических, экономических и социальных процессов. Диапазон видения происходящего самими государственными деятелями настолько сужается, что они опасаются принимать долгосрочные решения, даже самые, казалось бы, обоснованные. Ореол "всевидящих" блекнет, слабеет их способность вести людей за собой. И, что еще примечательно: в запутанной и непредсказуемо меняющейся крутоверти возрастающего риска у людей возникает еще более жгучая потребность самим обезопасить себя от неприятных сюрпризов, уже не уповая на политиков.