Трип. Истории про дауншифтинг, рассказанные реверсом

В последний вечер перед вылетом я приехал на море, чтобы выкурить прощальный косяк. Компанию мне составил Федор N., русский вьетнамец из Киргизии. Мы сидим на узкой полосе пляжа Джомтьен. До нас старается дотянуться своими волнами море – ленивое и безучастное, как тайская проститутка. С берега оно освещается большими прожекторами, и безлюдный пляж похож на съемочную площадку. Мы с Федором курим косяк, и я говорю:

– Все, Фред, каникулы кончились.

Противозаконный дым окутывает нас, и некоторое время мы сидим в молчании.

– Если здесь у тебя все кончилось, значит там начнется что-то новое, – наконец изрекает Федор, дважды азиат.

Он – сын вьетнамского летчика, служившего в Советском Союзе. Он вырос в Киргизской деревне, учился на архитектора в Питере, потом делал что-то еще, а теперь он в Паттайе, водит экскурсии.

– Фред, – говорю я, – как ты думаешь, почему люди вдруг все бросают и едут в Таиланд заниматься черт знает чем?

Но мой собеседник – философ, и люди его интересуют только как частный случай эволюции. Поэтому он выпускает изо рта струю дыма и говорит притчей. Есть Южная Америка, а есть Северная, говорит он, и у каждой есть по одному западному и по одному восточному побережью. И где-то там – то ли на западе Северной Америки, то ли на востоке Южной, я не запомнил, – живет червяк. Его название похоже на имя древнегреческого поэта – эвгаплорхис. Он обитает в морской воде, но откладывает яйца в кишечнике цапли. Соответственно, продолжает Федор, для получения потомства ему нужно, чтобы цапля его сожрала. Но цапля не хочет есть червяка, пусть даже и с древнегреческим именем, потому что червяк маленький и невкусный. Цапля предпочитает есть жирную рыбу, и червяку сначала нужно быть съеденным рыбой, и только потом – цаплей.

Но я чувствую, что потерял нить.

– Стоп, – говорю, – давай сначала.

– В воде живут червяки и плавают рыбы, – терпеливо объясняет Федор, – а по берегу ходят цапли. Червяку надо попасть внутрь цапли, чтобы там размножиться. И рыбы едят червяков, а потом цапли едят этих рыб. Получается, что рыба – шаттл для червяка.

– Допустим, – киваю я, – но как это связано с желанием все бросить и уехать в Таиланд?

Тут есть один тонкий момент, продолжает свою притчу Федор, философ и натуралист. Рыба – она не дура, она знает, что слишком близко к поверхности всплывать нельзя, потому что там ждет цапля. И поэтому рыба не всплывает, а спокойно поедает червяков на дне. И знаешь, как поступает в этой ситуации эвгаплорхис, спрашивает Федор. Знаешь, что делает этот паразит в прямом и в переносном смысле, когда его, не прожевав, проглатывает ничего не подозревающая рыбина? Он вползает ей прямо в мозг. Крохотный червяк зомбирует здоровую рыбу и внушает ей, что нужно всплыть. Рыба теряет свободу воли, она бросает все свои дела на дне, она забывает об опасности, и она всплывает. И цапля сжирает рыбу, торжественно объявляет Федор.

– Ого. – Пораженный неожиданной концовкой, я надолго задумываюсь.

– А что бывает с червяком потом? – спрашиваю наконец я.

– Потом, – отвечает Федор, – цапля гадит, и червяк снова попадает к себе домой, в морскую воду. И все начинается заново.

Я бросаю докуренный косяк в сторону дороги.

– Ты хочешь сказать, что мы здесь, потому что нас зомбировал какой-нибудь червяк, которому захотелось отложить яйца в тропиках?

Он пожимает плечами:

– Мы не можем этого полностью исключать.

– Ну, нет, – говорю, – не желаю я в такое верить. Уж лучше пусть не будет в моем трипе никакого смысла, чем такой.

– Во всем всегда есть смысл, Тош, – говорит Федор, дважды азиат, – и не один, а тысяча. Не нравится этот – найди другой.

И достает из кармана новый косяк.

Пока Федор его взрывает, я рассказываю ему об одном давнем разговоре с моим другом Ваней про нелинейность времени. Потом он передает косяк мне, я делаю две глубокие затяжки, и мои мысли на несколько градусов меняют свой вектор.

– Если бы я сочинил книгу про свою жизнь в Паттайе, – продолжаю я, – я бы ее написал в обратном порядке. Чтобы начиналось с безработицы и необходимости лететь домой, потом бы я долго работал с надоевшими туристами и тупыми тайцами, затем – перелом, и туристы – уже милахи, а тайцы – мудрые и размеренные. И кончалось бы это все первым восторгом от Таиланда. Типа хэппи энд.

Федор снова протягивает мне косяк, и я снова дважды глубоко затягиваюсь. Несколько раз громко откашлявшись, осипшим голосом я вывожу резюме:

– Понимаешь, получается, что технически это не было бы искажением реальности, потому что время нелинейно.

Наше восприятие чужой речи так устроено, что сентенция, сказанная осипшим голосом, кажется в два раза эффектней. Федор одобрительно кивает.

– А я бы хотел, чтобы про нас, паттайских раздолбаев, когда-нибудь сняли кино, – задумчиво произносит он. – Артхаусное, как вся наша жизнь.

– Я даже знаю, какими должны быть первые кадры, – отвечаю я, но дальше не продолжаю. Фред тоже не спрашивает, потому что мы оба уже накурились.