Триста дней ожидания

Мимо казармы по-прежнему несся снег, он летел горизонтально, почти параллельно земле, и так стремительно, точно где-то там, на самом краю земли, его засасывали гигантские насосы… Иногда на какую-то минуту ветер стихал, и наступал мгновенный просвет, но тут же буран, словно спохватившись, словно стараясь наверстать упущенное, начинал бушевать с новой силой.

8

Когда позвонили на станцию первый раз и второй и все спрашивали, нет ли у них Ершова, Юрий не очень испугался за него. Он только забеспокоился: значит, в роте стало известно, что Ершов ушел один, нарушил приказ командира, и теперь его могут наказать. Мысль о том, что Ершов заблудился, сбился с дороги, как-то даже не пришла ему в голову. Скорее всего, как только начался заряд, Ершов повернул обратно и сейчас с минуты на минуту появится в казарме. Ничего не поделаешь, придется с письмом подождать до конца смены…

Экран опять был чист, один раз только прошел на юг реактивный, пожалуй, «ТУ-104», и снова наступило затишье.

Юрий хотел еще раз позвонить в роту, узнать, предстоит ли Ершову наказание или, может быть, простят ради Нового года, но покосился на лейтенанта, который по-прежнему колдовал над прибором при свете маленькой лампы, прикрытой металлическим колпаком, и не решился: неслужебные разговоры во время дежурства не очень-то поощрялись.

Но как раз в этот момент включилась громкоговорящая связь. Говорил оперативный дежурный.

— Горностай! Ромашка! Внимание! Смена может задержаться. Предупреждаю: будьте готовы — смена может задержаться.

— Вас понял, — сказал Юрий.

— Вас понял, — точно эхо, донесся голос оператора с соседней станции.

Лейтенант оторвался от прибора, стал звонить в роту. Оба они — и лейтенант и Снегирев — поняли: произошло что-то серьезное. Задержать развод, смену могли только чрезвычайные обстоятельства, Когда лейтенант положил трубку, Юрий с надеждой посмотрел на него. Тот отрицательно покачал головой — ищут.

Юрий не видел, что делается сейчас там, на улице, за бетонными стенами станции, но по тому, как неровно, толчками двигалась антенна, как замирала она иногда на месте и вдруг, словно сделав последнее, отчаянное усилие, продолжала свое движение, он догадывался, какой ветер бушует сейчас снаружи.

Время шло.

И телефон и аппарат громкоговорящей связи молчали.

Лейтенант поднялся и вышел из аппаратной. Наверно, курить. Наверно, не вынес молчания.

А Юрий не мог даже встать. Не мог оторваться от экрана.

«Может быть, они не там ищут, — думал он, — наверняка они не там ищут».

Второй раз за сегодняшний день он испытывал тягостное ощущение беспомощности, когда важное дело, в котором необходимо твое участие, которое касается тебя больше, чем кого-либо другого, совершается независимо от тебя. И ты ничего не можешь сделать. Ты должен только сидеть и ждать.

На севере опять появилась цель. Юрий включил запросчик, убедился, что самолет свой, и обычным операторским голосом сказал:

— Воздух, тридцать четвертая…

Ему хотелось сейчас одного: искать вместе со всеми. Искать! А он сидел здесь, на мягком кожаном стуле, и говорил в микрофон;

— Тридцать четвертая, двести семьдесят, сорок, отвечает.

И планшетист на командном пункте, который сейчас тоже наверняка думал только о Ершове, спокойным голосом отзывался в наушниках:

— Двести семьдесят, сорок…

«Если бы я знал, что так получится, я бы ни за что не стал просить Ершова принести это письмо. Пусть бы не было этого письма, пусть бы его совсем не было, лишь бы ничего не случилось с Ершовым…»

— Тридцать четвертая, двести шестьдесят пять, сорок…

«Только бы все кончилось благополучно, только бы все кончилось благополучно…»

— Тридцать четвертая, двести шестьдесят один, сорок…

«И зачем только я просил его? Зачем? Не мог подождать? Неужели не мог подождать?»

— Тридцать четвертая, двести пятьдесят шесть, девяносто.

«А может быть, он сейчас где-нибудь здесь, рядом, возле станции, обессиленный, совсем близко, а я сижу и…»

— Тридцать четвертая, двести пятьдесят три, тридцать восемь…

Вошел лейтенант. Лицо его было мокрым и сапоги в снегу по самые голенища.

— Ни черта, — сказал он.

Юрий смотрел на экран.

Самолет продолжал двигаться на юг — сейчас он приближался к станции, — крохотная светлая черточка, которой не было никакого дела ни до Юрия, ни до лейтенанта, ни до Ершова.

Вот он скрылся среди светлых пятен в центре экрана — отметок от местных предметов — и через несколько минут появился снова, но не там, где его ждал Снегирев, а немного левее и пошел на запад, к границе.

На всякий случай Юрий снова включил запросчик; он смотрел на экран, привычно ожидая, что сейчас рядом со светлой черточкой появится вторая, совсем маленькая, — сигнал, что самолет свой. Но что это? Светлая точка по-прежнему двигалась по экрану в одиночестве. Юрий почувствовал, как у него вспотели ладони. Не может быть. Он не мог прозевать. Неужели, когда он думал о Ершове… Нет, не может быть…

Юрий подождал, пока узкий луч на экране обежал еще один круг.

Самолет по-прежнему не отвечал. Самолет шел к границе.

9