Тристан 1946

— Подружка, опомнись, что ты говоришь? Нет, конечно! Ни о чем ему не говори, теперь уже поздно! Зачем терзать старика?

«Зачем терзать старика…» — любимые слова Тристана, оберегавшего покой короля Марка. Наверное, еще Адам, не устоявший перед чарами Евы, точно так же думал о Боге и говорил ей: «Давай спрячемся за дерево, зачем терзать старика?»

— Удивляюсь твоей находчивости, — сказала я Кэтлин. — Кого ты раньше увидела — Михала или Брэдли?

Она пожала плечами:

— Конечно, Брэдли. Ведь я боялась его, а не Михала.

— Неужто ты и в самом деле просила Михала больше не приезжать в Труро?

Она посмотрела на меня снисходительно:

— Только этого не хватало. Я сказала нарочно, ведь я знала, что Брэдли подслушивал.

И тут мне вспомнились слова Изольды, ее заведомая ложь: «Любя короля, я любила тебя, Тристан».

Я еще раз почувствовала себя лишней. Эти двое не принимали моих доводов; зато Брэдли охотно принимал из их рук подачки — крохи молодости.

— Мама, а где мой чемодан? — спросил Михал. — Наверное, тебе придется пожертвовать свой сундук для всех этих книжек.

— Михал, — сказала я, — как долго можно жить обманом? Скажи мне, Кэтлин, разве тебе не больно делать посмешищем человека, перед которым вы оба преклоняетесь? Не лучше ли сказать ему правду? В конце концов сейчас не средневековье, развестись совсем не сложно.

Как всегда бывало в тех случаях, когда, наши мнения не совпадали, они посмотрели на меня с сожалением.

— Правду? — скривился Михал. — Что значит правда? Правда меняется каждые пять минут. Чем ложь хуже правды? Любой болван и скот готов сказать вам правду. Только ложь интеллигентна и гуманна. А что касается нашей женитьбы… Радость моя, — обратился он к Кэтлин, глядя на нее своим подбитым, словно у разбойника, глазом с черной заплаткой над бровью, — скажи мне, тебе нравится такой муж?

Они рассмеялись. Кэтлин села рядом со мной, все еще держа Михала за руку.

— Подружка, — сказала она, прижавшись ко мне. — Мы не признаем брака. Нам не нужны ни дети, ни уважение соседей. Мы любим рисковать. И не думай больше о Брэдли. Все равно ему лучше с нами, чем без нас.

— С вами? — возмутилась я. — Насколько я знаю, он женился на тебе, а не на вас?

Они глянули друг на друга, потом в окно. Михал засвистел.

— Я не совсем уверен в этом, мама, — сказал он, заканчивая нашу дискуссию.

Час спустя они уехали в Труро.

Глава IV

Время, которое наступило потом, я назвала бы пиршеством Иродиады. Библейская символика не совпадает с перенесенными в XX век легендами средневекового рыцарства, но источник всех мифов один: таинственная сущность человека.

Когда я вспоминаю многочисленные приемы, развлечения и полусемейные встречи у Брэдли во время двухмесячного пребывания Михала в Труро, мое воображение до сих пор преследует голова, которую подают на блюде пирующим гостям, голова мудреца, принесенная в жертву танцовщице. Разумеется, речь идет о голове профессора. Он принес ее в жертву сам, добровольно, только для того, чтобы удержать под своей крышей двух безумцев, потерявших разум от страсти. Он дал на отсечение голову и истекал кровью, которую видели все, кроме него.

Забросил работу над своим opus magnum[23]. Многочисленные письма из различных университетов и академий валялись на его столе нераспечатанными. Он не поехал в Осло на торжественную церемонию присвоения ему шестнадцатого по счету почетного научного звания. Ежеквартальные и прочие научные издания Эрнест складывал в угол, за шкафом, потому что предназначенный для этих целей стол освободили теперь под холодные закуски.

Я смотрела на Кэтлин, удивляясь наступившей метаморфозе. Из студентки она вдруг превратилась в даму. Шерстяные свитеры и джинсы отошли в прошлое. Если даже это и была шерсть, то непременно с серебряной нитью, брюки — с отделкой из золота. Вечером она демонстрировала туалеты, доставленные из Парижа, в которых казалась куда более обнаженной, чем год назад в купальнике! Она придумывала все новые прически. И только синева глаз и темное золото волос оставались прежними, так же как быстрый говор и громкий смех.

Михал по-прежнему не делал уступок моде. По-прежнему не любил черных костюмов, не выносил смокинга, который подарил ему Брэдли, он его тайком продал и на вырученные деньги в рассрочку купил мотоцикл. На приемах он появлялся обычно в желтом или красном свитере, который прекрасно гармонировал с черными брюками, обтягивающими тело, словно кожа. Шрам над глазом словно бы делал его более мужественным. Занятия с профессором становились все более редкими, нерегулярными. Брэдли утверждал, что Михал прекрасно подготовлен, а на экзамене сдали нервы. Вместо зубрежки он рекомендовал развлечения и занятия спортом. Оказывается, во время войны, укрываясь от гестапо, Михал где-то раздобыл поддельные документы, целый год был жокеем при конном заводе, где хозяйничали немцы, и там, пользуясь расположением кавалериста-пруссака, освоил кое-какие тонкости верховой езды. Брэдли, исполняя волю Кэтлин, позаботился теперь о том, чтобы в конюшне была пара верховых лошадей.