Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

Тристан прислушивался к своему внутреннему состоянию. Лучше не стало, впрочем, не сделалось и хуже. Он отказался от еды и ночью долго не смыкал глаз, вспоминая пунцовое от стыда лицо Эсмеральды, её тело, однажды открывшееся ему в полумраке, преодолевая искушение снова прийти к ней. Следующим утром он позволил ей повторить над собой те же манипуляции, и затем беспрекословно подчинился ей. И по мере того, как его самочувствие улучшалось, стихала боль, а действия цыганки становились всё более уверенными, в душе росла благодарность. И однажды, когда Эсмеральда с довольным видом сняла последнюю повязку, Тристан накрыл её ладонь своей, притянул девушку к себе, погладил по волосам — то было почти единственное известное ему проявление нежности.

Она вздрогнула, словно от удара током, не смея и, как ему почудилось — не желая отстраниться, замерла, ожидая его дальнейших действий.

— Эсмеральда, — прошептал он охрипшим голосом. — Не бойся меня. Сжалься.

— Мессир… — она хотела просить — «Отпустите», но так и не произнесла ничего.

Никакое другое упоение — победой ли, властью ли, не могло сравниться с тем всеобъемлющим восторгом, который приносило ему обладание красавицей с прожигающими душу очами. Она принимала его ласки покорно и доверчиво, не отворачивая лица, и по тому, как трепетало её гибкое тело в его объятиях, как срывались с губ тихие вздохи, он понимал, что на сей раз ей с ним тоже хорошо, хотя она никогда не признается в этом.

Осень окончательно сдалась зябкой зиме. Рана затянулась, оставив на память крестообразный рубец на плече. Тристан л’Эрмит вполне готов был возвратиться в Плесси-ле-Тур, но прежде пробудившаяся в нём совесть призывала вернуть ещё один долг. Великий прево, дав своему коню шенкелей, направил его в переплетение дурно вымощенных окраинных улочек.

Старая Сибиль сидела за прялкой, слушая унылые завывания бесприютного ветра в трубе. Дневной свет едва проникал сквозь крохотное окно, чадил, потрескивая, фитиль, плавающий в плошке с жиром, и пряхе приходилось напрягать ослабевшие от долгих лет глаза, которым не хватало скудного освещения. Громкий стук сотряс её убогую лачугу — казалось, сам демон дёргает дверной молоток. На ватных ногах знахарка доковыляла до двери и, охнув, отпрянула, узнав в незваном госте Великого прево.

— Успокойся, старуха, я здесь не затем, чтобы арестовать тебя, — примирительно произнёс он, шагнув вперёд и пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку.

Королевский кум с любопытством осмотрелся. Он ожидал узреть истинное колдовское логово, но ничего, свидетельствующего служению нечистой силе, не обнаружил. Только обыкновенные предметы домашнего обихода, да травы, всевозможные травы повсюду — единственное, что отличало старухино жилище от тысячи тысяч других бедняцких хибар. К своему удивлению, Тристан Отшельник заметил распятие и веточку букса**, какие обычно освящают в храмах на Вербное воскресенье.

— Да, небогатый дом, — вынес он свой вердикт. — Что это, — указал он на распятие и освящённую ветвь, — для отвода глаз или ты молишься нашему Богу как добрая христианка?

Его немигающий взгляд остановился на трясущейся от страха, не верящей ему старухе. Тристан хорошо изучил выражение ненависти и напряжённого ожидания неизбежного в людских глазах. Так смотрели те, кому он зачитывал обвинение, за кем он приходил предвестником близкой смерти. Так же точно глядели на него и Шарль де Мелен, и кардинал Ла Балю, и герцог де Немур***, которого он сам допрашивал в Бастилии и предъявил, в конце концов, приговор с королевской печатью и подписью, и многие другие, незнатные жертвы.

— Что тебе нужно, дьявол? — проскрипела Сибиль, едва ворочая одеревеневшим языком. — Я не язычница, я прихожанка церкви Святого Мартина, коли уж так интересно.

— Я хочу отблагодарить тебя, старуха, за травы, что пошли мне на пользу, — глухо произнёс Тристан, играя желваками. — Я знаю, денег моих ты не возьмёшь. Но отныне не бойся ходить в лес. Ни я, ни моя стража, ни шотландцы не посмеют тронуть тебя, даю слово!

С этими словами королевский кум и палач ушёл прочь, унося с собой остро отточенный меч и безотчётный страх, внушаемый им, исходивший от всего его существа.

— Святые угодники! — пробормотала Сибиль. — Не иначе небо сейчас обрушится на землю.

Старуха села на лавку и долго не могла успокоиться, щипая дрожащими пальцами кудель. Она нашарила рукой веретено, но оно выпало и покатилось по полу. Сибиль нагнулась, чтобы поднять его, но вдруг упала на колени и зашептала, вознося молитву Святому Мартину Турскому, своему покровителю, благодаря за отведённую от неё опасность. А Тристан, довольный собой, держал путь в королевскую резиденцию, где доживал отмеренный ему срок Христианнейший лис, Всемирный паук, его повелитель и господин, Людовик Одиннадцатый.

* «Она бы привязала чёрта к подушке» — она упряма, способна обуздать самого строптивого молодца. Фламандская пословица.

** Букс (самшит) — его ветками католики украшают свои жилища в Вербное воскресенье.