Тритон

Голова Торафа скрывается под аккомпанемент проклятий, пинков и тумаков.

Рейна поднимает глаза к потолку, что-то бормочет и направляется на кухню. Потом перехватывает гарпун как надо, попутно оставляя на потолке ржавую царапину от стрелы и белоснежную пыль от штукатурки на полу, и произносит:

— Один из вас сейчас умрет, и мне все равно, кто это будет.

Слава богу, Рейна вмешалась. Такие люди, как она, действуют, пока такие люди, как я, наблюдают за их поступками. А потом такие люди, как я, выходят из-за барной стойки, будто тоже помогали. Будто совсем не смотрели, как их родные друг из друга дух вышибают.

Я наклоняюсь к этой куче-мала и пытаюсь изобразить ярость, почти как у Рейны на лице. Уверена, по мне читается только недоумеващее "что, черт возьми, тут произошло"?

Мама смотрит на меня, ее ноздри трепещут, как крылья бабочки.

— Я же тебе велела бежать, — успевает она процедить перед тем, как дать Торафу локтем в зубы, а потом хватить Галену по ребрам.

Он успевает, воя от боли, перехватить ее ногу перед новым ударом. Тораф сплевывает кровь на линолеум и фиксирует мамины руки. Она вся извивается, и, ощетинившись, как еж, ругается словно сапожник.

Да, мама никогда не была женственной.

Наконец, поверженная, она без сил валится на пол. Ее глаза наполняются слезами.

— Отпустите ее, — всхлипывает мама. — Эмма тут ни при чем, она ничего не знает. Не ввязывайте ее в все это, и я сделаю все, что скажете.

Эти слова напоминают мне о том, что моя мать — Налия. Да уж, Налия — моя мама...

— Ау, Эмма, ты не будешь меня игнорировать вечно. Посмотри сюда.

Это пугает меня. Я перевожу взгляд с ветхого потолка и фокусируюсь на своей матери.

— Я не игнорирую тебя, — говорю я правду. Я в курсе каждого мельчайшего движения, которое она сделала. С тех пор, как я проснулась, она шесть раз скрестила и выпрямила ноги, сидя на мини-столике у двери. Она сжала свой конский хвостик восемь раз. И двенадцать раз она выглянула в окно. Я полагаю, что это мой долг, как пленницы, следить за своим похитителем.

Мама снова закидывает ногу на ногу, наклоняется вперед и, подперев голову, устало произносит:

— Нам надо все обсудить.

Сначала я фыркаю. Но абсурдность этого заявления и всего, что под ним кроется, берет верх, и я начинаю смеяться. Я захожусь в истерическом хохоте, и с каждым моим новым вдохом, изголовье кровати бьется о стену. Она дает мне успокоится и ждет довольно долго, пока я не хватаюсь за живот и пытаюсь отдышаться, после чего наступает естественная пауза. Я вытираю результат безрадостного смеха — слезы, до того, как они оставят пятно на жутком, жестком покрывале.

Мама начинает качать ногой — ее вариант нетерпеливого постукивания ботинком.

— Ты закончила?

Я сажусь в смятой постели, которая, словно замерзшая рябь на озере, раскинулась вокруг меня. Комната кружится, но это не худший вариант.

— С чем именно?

— Побудь, пожалуйста, серьезной.

— Похоже, ты зря меня накачала.

Она закатывает глаза и отрицательно машет рукой.

— Это хлороформ, ты отойдешь.

— А Рейна?

Она понимает, о чем я, и одобрительно кивает.

— Она, должно быть, как раз сейчас приходит в себя, — мама откидывается на кресло. — Эта девчонка просто акула.

— И это говорит мать, отравившая собственного ребенка хлороформом.

Тяжело вздохнув, она отвечает:

— Наступит день, и ты меня поймешь.

Но похоже, сегодня еще не тот день.

— Нет, нет, нет, — говорю я, вздымая в воздух палец в жесте "даже и не думай". — Не смей изображать ответственную мать. Не будем забывать значение прошедших чертовых восемнадцати лет, Налия.

Ну вот. Я это сказала. В конечном счете, этому разговору быть. Вина проступила на ее лице, отразившись в изгибе губ.

Налия, принцесса рода Посейдона, складывает руки на коленях с раздражающим спокойствием.

— Как будто ты сама не скрывала пару тайн. Я готова поделится своими, если ты сделаешь тоже самое.

Я откидываюсь назад, опираясь на локти.

— Мои секреты — твои секреты, помнишь?

— Нет,— она качает головой. — Я не говорю о том, кто ты. Я говорю о твоем парне и его друзьях. И о том, что они рассказали тебе.

— Гален все рассказал перед тем, как отправиться за Громом. Я знаю не больше твоего.

— О, Эмма, — с жалостью в голосе отвечает мама. — Они врут про Грома. Он мертв.

Неожиданный поворот.

— С чего ты это взяла?

— С того, что это я его убила.

Чувствую, как мои глаза округляются.

— Что-что?

— Это было давно, несчастный случай. Уверена, твои новые друзья думают иначе. Эмма, Гален и Тораф не за Громом пошли. Они приведут Сирен, чтобы меня арестовать. Зачем, по-твоему, они велели Рейне не спускать с меня глаз?

— Ну, может, ты вела себя как ненормальная?

— Если бы дело было только в этом.

Нужно несколько минут, чтобы переварить все это, и мама дает мне передышку от болтовни. Снова и снова я повторяю себе — мама думает, что Гром мертв. Будто и в правду верит в это. Что заставляет меня задуматься о нескольких вещах.