Триумф графа Соколова

— Господин начальник, я не пособник. Как отцу родному скажу: взаправду толком ничего не знаю. — Вновь громко похлопал себя по бокам. — Но что точно, Евкарпий и впрямь все последние дни ходит мрачный. Убитый какой-то. Может, совесть угрызает? Пить ежеденно начал. — Постучал рукавицей по шее. — Будто с отчаяния. На пост позавчера заступил, а сам на ногах нетвердо колеблется. Ну виноват я, не доложил об нетрезвости. А как доложишь? У нас за такие дела в момент — под зад коленом.

— Где Евкарпий живет?

— Да тут, во владении купца Кузьмы Григорьевича Лобачева. Во-он подъезд, со стороны Ленивки. Нумерок квартиры первый, в полуподвале. А если вас интересует господин пропавший прокурор, то он тоже в этом подъезде, только во втором этаже.

Инструкция

— На, возьми, сам пропусти нынче рюмочку и купи матушке чего потребно! — Соколов протянул «зелененькую» — три рубля.

Городовой замахал руками:

— Никак нельзя на посту подношения принимать и водку употреблять.

— Разве?

— Так точно, ваше превосходительство! Параграф шестой «Инструкции городовым московской полиции» гласит: «Строго воспрещается во время отправления на улицах и вообще в публичных местах служебных обязанностей курить табак и употреблять горячительные напитки». — Городовой, гордый доскональным знанием инструкции, весь сиял счастьем, глаза его горели. Поднял руку, наставительно повторил: — Строго воспрещается!

Соколов добродушно улыбнулся:

— А дальше забыл? Ведь в этом же параграфе написано: «Строго запрещается с посторонними лицами входить в какие-либо разговоры». Но мы с тобой, Василий, ведем разговоры, стало быть, нарушаем!

Городовой засмеялся:

— Меня не поймаете! Дальше продолжение идет: «Если эти разговоры для одного только препровождения времени». А у нас, понимаю, для пользы следствия. Спасибо вам за подношение. Вы, ваше превосходительство, как в душу мне глядели: матушку на извозчике вести надо, а в доме нынче и двугривенного нет. Все родителям в деревню отправил, неурожай у них был, хлеба и до Рождества не хватило. Дай вам Бог здоровья, а я про вашу милость много чего хорошего слыхал.

Нежданный гость

Сыщик вошел в подъезд. Как и во всех старых постройках, он был невелик, с двойными дверями.

Опустился на несколько ступенек вниз.

Звонок отсутствовал. Соколов долбанул кулачищем в толстенную дубовую дверь.

Изнутри тяжело стукнула щеколда, дверь отлипла. На пороге стояла приятной наружности молодая женщина с пухлыми губами, широко расставленными серыми глазами и с пучком шелковистых светлых волос на макушке. На женщине был надет просторный, много раз стиранный фланелевый халат.

Она вопросительно посмотрела на важного гостя:

— Кого?

Сыщик шагнул в довольно просторную комнату с комодом, платяным шкафом, широкой металлической кроватью с шарами на высоких спинках, застланной лоскутным одеялом. Высокие, почти до потолка, окна выходили на улицу. В окно виднелись ноги людей, шедших мимо.

Посредине комнаты под лампой в металлическом абажуре со стеклярусовыми висюльками стоял приземистый стол с резными толстыми ножками, застланный наполовину клеенкой.

На столе пыхтел полуведерный самовар, стояли бутылки с полынной водкой и пивом «Калинкин», тарелки с винегретом и пряниками, дешевыми конфетами, высыпанными прямо на клеенку.

За столом в домашней, залатанной на локтях рубахе, туго стягивавшей покатые плечи, сидел мужчина лет тридцати. Казалось, у мужчины не было шеи, а голова с коротким ежиком волос сразу росла из туловища.

Мужчина всем туловищем повернулся к двери и с неприязнью взглянул на вошедшего.

— Приятного аппетита, Евкарпий! — насмешливо проговорил Соколов. — Никак, я тебя опечалил? Не здороваешься со мной, за стол не приглашаешь, да и глядишь косо. Ну виноват, без спроса приперся. А что делать? Служба у нас с тобой такая, полицейская. И не хочешь, а огорчать кого-то приходится. Так, Евкарпий?

Здоровяк сердито нахмурился, опустил голову и словно окаменел.

Соколов сбросил на стул шубу, остался в полковничьем жандармском кителе. Прошелся вдоль стола, приоткрыл двери в соседние помещения — в небольшую кладовку и туалет. Там никого не было.

Хозяйка, подперев рукой подбородок, привалилась спиной у двери. Она с тревогой рассматривала невиданной важности гостя.

Евкарпий, увидав полковничий жандармский китель, смертельно побледнел, нервно ухватил край стола.

Соколов насмешливо протянул, усаживаясь рядом на заскрипевший венский стул:

— Нет, очень скверно ты меня встречаешь! У самого Государя я больше привета находил. — Вдруг схватил собеседника за подбородок, поднял его лицо, резанул взглядом: — А я знаю, почему ты не рад моему приходу. Потому что чувствуешь вину страшную, кровавую. И гложет тебя не совесть. Коли бы совесть тебя зазрила, ты сам прибежал бы в полицию, всю правду рассказал. А терзает тебя страх. Так?

Бунт

Евкарпий потупил взор и упорно молчал.

Соколов с нарочитой ласковостью добавил:

— Каторга — она, брат, ох несладка. С любимой бабой под одеялом греться слаще, нежели кандалами в рудниках греметь. Так, соколик?