Триумф графа Соколова

Главное негласное воздействие на крупнейшие и средние российские банки, то, о чем мы с Вами говорили во время нашей последней встречи в Берлине, — замаскированное под видом различных якобы негерманских фирм участие нашего капитала…

Далее шел перечень банков, с которыми необходимо было «работать». Другой документ содержал перечень мер, необходимых для срыва или ослабления нового призыва в российскую армию.

— Молодец, но ты понимаешь, что все эти бумажки надо нынче же положить на место? Да так, чтобы твой славный муженек ничего не заметил.

— Конечно, мой Лауниц уехал на встречу с резидентом, потом будет на обеде в посольстве, домой вернется часам к семи вечера.

— Как имя резидента?

— Он не назвал его. Фон Лауниц, в отличие от тебя, лю-юбит меня ужас как! Он ничего от меня не скрывает. Я и не спрашиваю его, а он сам: к резиденту, говорит, нынче еду. Очень, дескать, встреча ответственная. Я же не дура, не буду спрашивать: какая у него кличка да где живет?

— Ты, красавица, очень умная. И ничего пока не расспрашивай. Только при удобном случае, может, в постели да перед сном, скажи: «Все говорят, что Москве пропал какой-то прокурор. Не слыхал, не нашли его еще?» И все, больше ни-ни!

Вера Аркадьевна вновь стала целовать грудь Соколова, приговаривая:

— Буду, буду осторожной, как мышка! — Вдруг приподнялась на локтях. — А ты меня не бросишь? Ты меня люби, пожалуйста, очень сильно. И к другим бабам не ходи. А то на тебя все пялятся — уж очень ты хорош, мой разлюбезный граф! Ну прошу, поцелуй меня. — И она, словно большая грациозная кошка, что-то мурлыкая, сладко потянулась.

Соколов взял руками ее голову, заглянул в лицо, поцеловал в нос и жестко произнес:

— Ты знаешь, чем тебе грозит провал? Немцы тебя надолго посадят в тюрьму или расстреляют. И фон Лауниц тебя не спасет.

Вера Аркадьевна глухо застонала.

— Он первым от меня откажется. Как я его ненавижу, какой он мелочный! Лучше погибнуть за час любви с Соколовым, чем до конца дней спать с постылым мужем. — Помолчала, поводила пальчиком по щеке сыщика, доверительно произнесла: — Когда ты рядом, я ничего не боюсь. Ей-богу! Ну а если что случится, ведь ты меня выручишь, правда?

Соколов подумал: «Это хорошо, что она пришла! Но женщина надежна только до той поры, пока любит. Кто это метко сказал: „Для женщины прошлого нет. Разлюбила, и стал ей чужой“? Ах, это Бунин вчера свои стихи в „Вене“ читал. Очень тонко подмечено». Вслух произнес:

— Конечно, сделаю все возможное! Но… не обольщайся. Я ведь не могу победить всю германскую контрразведку. Там очень умные ребята есть.

Он подошел к телефонному аппарату, соединился с министерством внутренних дел. Отыскал Джунковского. Произнес:

— Владимир Федорович, срочно пришли Жукова. Пусть возьмет с собой необходимое.

Товарищ министра удивился:

— Вот как? Любопытно-с! Я сам с ним приеду. Не возражаешь?

— Буду рад, но не раньше, чем через час.

Джунковский рассмеялся:

— Чтобы не сочли за дезертира любовного фронта?

— Или за труса, отказывающегося от сладостной и триумфальной виктории.

* * *

Когда Соколов вернулся в спальню, Вера Аркадьевна с веселым хохотом повисла на его шее:

— Любимый, что-то пауза затянулась!

— Согласен. Пауза в любви должна длиться чуть дольше паузы на сцене! По новейшей системе Станиславского.

— Нет, по системе графа Соколова!

Фото на память

Когда Джунковский и Жуков прибыли в «люкс», Вера Аркадьевна из спальни не выходила. Так распорядился Соколов. Едва взяв в руки список немецких фирм, которые вели разведывательную работу в Петербурге и с которыми «работал» фон Лауниц, Джунковский поднял вверх большой палец и тихо восторгнулся:

— Замечательно! — Он с чувством пожал руку Соколову. — Обязательно продолжай эту работу.

— Но я сегодня же должен уехать в Москву.

— Что делать! — шумно выдохнул Джунковский. — Дел нынче у нас много, а граф Соколов, увы, один. — Он кивнул фотографу: — Жуков, приступайте.

Фотограф, полноватый, с артистическим шиком одетый мужчина, в накрахмаленной рубахе и шелковом галстуке, с коротко подстриженными усиками, уже успел сбросить на кресло казенное пальто с котиковым воротником и шапку. Теперь он доставал из обширного баула репродукционную камеру, магниевую подсветку и со свойственной ему назидательной манерой укоризненно обращался к Джунковскому:

— Сто раз говорил, чтобы деньги дали на пластинки для репродукций. Называются бромосеребряные коллодийные. Не дают! Хорошо, что своих пяток остался. Работать не на чем!

— Николай, хватит болтать! Снимай, да побыстрей, — строго прикрикнул Джунковский и начал осторожно развертывать документы — германские государственные секреты.