Триумф. Поездка в степь

С уст ее вспорхнула улыбка, покружила под потолком и желтой канарейкой опустилась на мое плечо. Никто и не заметил, что я целый вечер сидел с ней, с певуньей. Реми́га в черном смокинге с атласными отворотами и галстуком-бабочкой, как у американского вице-президента, только белого цвета, ободрил нас кивком. Мол, наворачивайте, не смущайтесь. Вот дурака бы мы сваляли, вот влипли, если бы приперлись с глушеной рыбой, которую пришлось бы еще и жарить, прежде выпотрошив. Стол ломился от шикарных яств. Салями, шпроты, пупырчатые огурцы, заливная рыба, ледяные полосы бекона, нестоловские отбивные шницеля — и чего на нем не собралось. Даже конфеты «Чапаев» горкой лежали на блюдце в дурацких красно-серебристых фантиках, на которых легендарный герой у пулемета вытягивал вперед руку. Их извлекли чуть ли не из довоенных запасов.

Игнорируя высокопарные спичи, мы припали к угощению под бархатистым блестящим — как спелая вишня — взглядом Селены Петровны, который будто предостерегал: не подавитесь — за вами никто не гонится. Но мы-то по опыту знали, гонятся за нами или нет. Васе наш аппетит свободно может надоесть. Он за жадность, случалось, вытуривал прямо на Собачью тропу.

48

Выцедив полбидона пива, мы распустили пояса, стыдливо накрыв животы краем скатерти. Теперь нас ничто не отвлекает, самое время принять участие в приятной беседе.

— Вот ты был на фронте, — как раз обратился дядя Миша к Гусак-Гусакову, — ответь: все немцы одинаковы? Я лично считаю, что все. Немец ряд любит, хор. Их хлебом не корми, дай вместе помаршировать да попеть. Очень коллективный народ.

— Народ? — удивилась Валька. — Какой же это народ?

Вася, однако, придерживался иного мнения.

— Очень даже большой народ и не все одинаковы, — презрительно цыкая зубом, сказал он. — Были, от которых ты драпал, а были, которые от тебя драпали.

— Ну, этих получилось больше. Мы вон где, — сломав щипаную бровь, вмешалась Валька, всегда гордившаяся независимостью суждений.

Она опять потянулась за паляницей и опять мазнула по моей щеке шелковой грудью. Уважает мучное, оттого и толстая.

— Сейчас мы представляем себе немца с рогами и хвостом, — Реми́га щелкнул по тугому крылу бабочки, — но мы далеки от истины. А немцы это нация Гёте и Шиллера.

Селена Петровна звякнула витым серебряным обручем, плавным жестом одобрив слова мужа.

— Правильно, — поддержал архитектора Роберт, не расчухав сути замечания, — они рогатые. А шланг от канистры огнемета — точно — хвост.

— Всеволод Мейерхольд, к примеру, из немцев, — продолжал свою мысль Реми́га, — Карлом-Теодором-Казимиром его звали. Он не пожелал отбывать в Германии воинскую повинность, не хотел таскать ранец у кайзера и принял православие. Факт известный. Так что происхождение тут ни при чем. И вообще он Пензу и Херсон любил. Нет, они — немцы — нормальные люди. В том-то и горе! В том-то и вся штука! Любой народ можно загубить и оболванить.

— Хитро как устроено. Сало едят русское, служить же в армии — пожалуйста в фатерланд, — промямлил дядя Миша. — Хитро как устроено.

Пьяный, пьяный, а соображает.

Неужели знаменитый Мейерхольд, которого я видел в бинокль и от которого глаза мамы засветились восторгом, — из немцев? Я вспомнил переливчатый шелест, прокатившийся по зрительному залу, — Мей-ер-хольд, Мей-ер-хольд.

Ай да немцы, ай да хитрецы!

— Темпора мутантур, и слава богу, что мутантур! — вскричал Сатановский.

— Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться, — промямлил дядя Миша.

— Слушай, ты, работник прилавка, не будь циником, — сказал Сатановский. — Я требую справедливости по отношению к немцам.

— А я женщина незатейливая, обыкновенная и не скрываю, что немцев не люблю, — вдруг как-то постепенно вымолвила его спутница, расстегивая жакет на пышной груди, — в комнате становилось душно. — Пожалуй, ненавижу. В 1918 году они отца в Христиновке расстреляли. Выросла сиротой. И не приемлю я их литературу и искусство. Вагнера, например. А Гёте, по-моему, скучнейший поэт. И Шиллер тоже. Ни разу дочитать не могла. И не люблю я, когда мне тыкают в нос их культуру: на, мол, великая. Вроде собаке кус мяса. Какая же это культура, когда у них живописи нет? Я люблю Бизе, Шопена и Сибелиуса. Люблю Стендаля, Марка Твена и Джером К. Джерома. И обожаю, между прочим, Дворжака «Славянский танец номер два» — он представитель малой культуры.

— Вот именно, — промямлил дядя Миша, — безе́. Скоро в дверь не влезешь. Я тоже требую справедливости.

Это он от зависти. Жена у него тощая, сельдь сельдью, безобразная. В мебельном магазине кассирша.

— Да, действительно, вы, Игорь Олегович, правы: немцы нация гетто и Шиллера, — едко и грустно сострил Сатановский.

49

— Выпьем! — вмешалась тут в беседу Валька, по-хозяйски беря свадьбу под уздцы и первой опрокидывая рюмку в рот. — Выпьем за победу нашу и за всех хороших людей на свете.

— Выпьем за мою единственную любовь! — поддержал ее Гусак-Гусаков, обняв за шею и смачно поцеловав в щеку. — Эй, Иоська, сыграй мое танго! — приказал он нищему.