Триумф Венеры. Знак семи звезд

Константинов рассказывал деду, что прачку, убитую Пупырем, нашли на другой день. Он утверждал даже, будто Иван Дмитриевич, вызнав печальные обстоятельства ее жизни и смерти и чувствуя вину перед ней, выделил деньги на похороны из секретных фондов сыскной полиции, лично присутствовал в церкви на отпевании, а после провожал гроб на кладбище. Глядя на него, к процессии присоединялись многие — свободные от службы полицейские, прачки и швеи, солдаты, золотари, прислуга. Извозчики и водовозы ехали длинной вереницей до самой кладбищенской ограды. Так что процессия довольно неожиданно получилась внушительной. Когда же гроб стали опускать в могилу, вдруг набежала тучка и пролился дождичек: ангелы в небесах оплакали покойницу.

Константинов и Сыч тоже были там. С кладбища все втроем зашли в один из трактиров, где Иван Дмитриевич, пользуясь служебным положением, любил иногда выпить и закусить на дармовщинку. Помянули, не чокаясь, эту прачку, потом Иван Дмитриевич взял со стола рюмку, сдавил ее в кулаке и раздавил, как яйцо. «Видите? — сказал он, разводя пальцы с прилипшими к ним стеклянными блестками. — Ни царапины! Значит, простили меня там…» И возвел глаза к потолку.

— Это я слышал от Константинова, — говорил дед.

Он детально описывал жилище бывшего доверенного агента, рассчитывая, что правдивость всего рассказа меньше будет подвергаться сомнению, если сообщить, например, следующее: стол в каморке у Константинова застелен был траурно-черной клеенкой, на ней подслеповатый старик лучше различал чашку, ложку, солонку. Слепнущий человек яснее помнит прошлое, ему можно доверять.

Еще Константинов рассказывал, что спустя два дня Иван Дмитриевич провел несколько часов на Сенном рынке, где его знала каждая собака, и возле которого в карету Хотека влетел обломок кирпича. Потолкался, побеседовал с мужиками и все досконально выяснил. Оказалось проще простого. Накануне посольский кучер закупал на рынке фураж, повздорил с продавцами и под шумок не то обсчитал кого-то, не то подсунул фальшивую ассигнацию. На другое утро этот человек, увидев проезжавшего мимо обидчика, из-за ограды швырнул в него тем, что под руку попалось, и угодил, как нарочно, в открытое окошко кареты.

Константинов говорил, будто Иван Дмитриевич с самого начала предполагал нечто подобное, но так это или не так, судить трудно.

34

Хотек, по горло укутанный пледом, лежал на диване в квартире у Кунгурцева. Рядом сидел Никольский. Вместе с Кобенцелем, затащив посла в квартиру и смазав ему йодом ссадины на руках, он полагал, что сделал все возможное для его спасения. Сам Кунгурцев уже успел облачиться во фрак. Нервничая, он не знал, чем заняться, и в ожидании важных персон из Министерства иностранных дел гнал жену переодеваться.

— Приедут, — говорил он трагическим шепотом, — а ты, милая, в затрапезе.

— Сейчас, сейчас, — отвечала Маша, одновременно заваривая свежий чай, откупоривая бутылку кагора и накладывая Хотеку холодный компресс.

В соседней комнате стонал посольский кучер, о котором она тоже должна была позаботиться.

Кобенцель ходил туда и обратно, боясь упустить момент, когда один из них двоих будет в состоянии рассказать все подробности случившегося.

За доктором уже сбегали, но тот, осмотрев Хотека, не нашел на нем никаких увечий, определил глубокий обморок, вызванный нервным потрясением, велел его не тревожить и занялся кучером.

— Сударь, ваш долг — находиться рядом с их сиятельством, — несколько раз напоминал ему Кобенцель.

Доктор говорил:

— Иду.

И не шел.

В прихожей, охраняя дверь, сидел дворник. На лестнице толпились разбуженные суматохой соседи. Господин в лисьей шубе, накинутой поверх шлафрока, водил всех желающих к окну своей квартиры в четвертом этаже, как раз над квартирой Кунгурцева, и показывал натянутую через улицу веревку. Пока не стаял снег, с высоты ее хорошо было видно на белом фоне. Успевшие побывать на улице объясняли, что одним концом веревка привязана к фонарному столбу, другим — к вделанной в стену дома круглой железной рогульке, которая обхватывает ствол водосточной трубы. До прибытия полиции веревку снимать не решались, но двое добровольцев с фонарями стояли внизу, чтобы никто больше не пострадал. В подъезде то и дело хлопали двери, на площадках собирались жильцы. Время от времени слышался истеричный женский голос, кричавший, что будет война, и заклинавший какого-то Александра Ивановича не спать, а бежать на телеграф, немедленно слать телеграмму в Карлсбад какой-то Лелечке: пусть с детьми завтра же выезжает в Россию.

— Странно, — обращаясь к Кунгурцеву, сказал Кобенцель, — я отправил этого полицейского к дежурному по Министерству иностранных дел, но до сих пор оттуда никого нет…

— А-а-а! — дурным голосом заорал за стеной кучер и умолк — это доктор вправил ему вывихнутую руку.

В ту же минуту грянул долгожданный звонок.

— Маша! — зашипел Кунгурцев. — Быстро! То, черное. С буфами. И брошку не забудь!

На ходу одергивая фрак, он побежал в прихожую. Дворник распахнул дверь, через порог ступил Иван Дмитриевич. Он вошел один, Сопов и Сыч остались в подъезде.