Триумф Венеры. Знак семи звезд

— В чем и дело! Гогенбрюк убедил турок, будто модель так значительно усовершенствована, что ее можно считать новой. При его напористости он даже мог рассчитывать на небольшой аванс. Однако все это чистейшей воды авантюра, никаких усовершенствований он в свою модель не вносил. Я точно знаю. Так что Людвигу не о чем было беспокоиться. Скорее всего, Гогенбрюк его посвятил в свои планы. А Людвиг, я думаю, рассказал обо всем принцу Ольденбургскому. Представляю, как они смеялись. Таким остроумным способом расшевелить ваших военных чиновников, да еще и турок провести…

— Гогенбрюк с князем пили шампанское в Яхт-клубе и смеялись, — вставил Левицкий. — Вначале князь был недоволен, а потом смеялся и говорил ему: «Сразу видать, что ваш отец торговал кнедликами…»

— Да, очень весело, — сказал Иван Дмитриевич.

Втроем вышли на улицу и у крыльца разошлись в разные стороны. Пригревало солнце, паром курились просыхающие торцы мостовой. Иван Дмитриевич не сделал и десятка шагов, когда заметил бегущего по улице Константинова. Один глаз у него уже вконец заплыл.

— Иван Дмитрич! — издали закричал он. — Итальянцы ротмистра увезли!

— Как так увезли? Куда?

— В Италию. — Константинов перевел дыхание. — Он на пароход один пошел, они его в каюте заперли и увезли. И монетки мои с ним.

— Хоть бы меня кто увез, — помолчав, устало сказал Иван Дмитриевич, — в Италию.

Он отдал Константинову обещанную премию — принесенный Сычом наполеондор — и велел отправляться домой.

Воздух был еще по-утреннему свеж и прозрачен. Сквозь обычный городской шум ухо едва различило докатившийся с моря, от Кронштадта, отдаленный круглый звук пушечного выстрела. «Пушки с пристани палят, — подумал Иван Дмитриевич, — кораблю пристать велят…» Ни малейших угрызений совести он не чувствовал. Что ж, и Певцову, значит, пришла пора пострадать за отечество, как поручику Боеву, самому Ивану Дмитриевичу. «Агнцы одесную…»

Уже идя по Знаменской, он подумал, что да, убийство иностранного дипломата — случай из ряда вон, можно и должно предположить всякое, причины естественно искать и в ситуации на Балканах, все правильно. Тут дело вот в чем: и Певцов, и Хотек считают жизнь всего лишь особого рода игрой, где убийство — только очередной ход, и потому они могут выиграть или проиграть, но понять не могут. Ведь эти люди даже замок Цилль полагают чем-то вроде коробки, куда кладутся снятые с доски, отыгравшие свое фигуры.

39

За трактиром «Три великана» Иван Дмитриевич свернул в подворотню, и перед ним открылся двор в обрамлении подтаявших к весне поленниц, стиснутых кирпичными, не оштукатуренными с изнанки стенами доходных домов. Сюда он вчера днем посылал Левицкого… Посередине двора, между сараями, нужниками, мусорными ларями, кучами вылезшего из-под снега и еще не вывезенного хлама стоял двухэтажный флигелек из почернелых бревен, оползающий набок и подпертый наискось приставленными к срубу длинными слегами: здесь жил человек, от которого зависели судьбы Европы. Тот маленький, тощий, бритый, оставивший свой наполеондор в Знаменском соборе. Купленные им свечи давно догорели, истаяли, растеклись восковыми сухими лужицами.

В сенях разило помоями, застарелый кошачий дух шибал из каждой щели. На лестнице сидела девочка лет пяти с болезненно-белым, словно мукой натертым личиком, в лохмотьях, баюкала завернутое в тряпку полено. Иван Дмитриевич протянул ей пятачок, она выхватила монетку и исчезла бесшумно, как кошка.

Ступени подгнили, подниматься по ним можно было только у самой стены. Точно следуя указаниям княжеского кучера, Иван Дмитриевич взошел на второй этаж, толкнул обитую рогожей дверь и очутился в крошечной комнате со скошенным потолком. Возле порога валялись грязные сапоги, их владелец в одежде лежал на койке. Тощий человечек с заросшим рыжеватой щетиной блеклым питерским лицом, он спал. Давно можно было прийти сюда, если бы не Певцов со своими планами. Помощничек!

Иван Дмитриевич увидел стол из некрашеных досок, стул с сиденьем из мочала, жестяной рукомойник в углу. На столе — пустая косушка, луковая шелуха, кучка соли прямо на столешнице.

Он подошел к спящему, потряс его за плечо.

— Эй, Федор! Подымайсь…

Бывший княжеский лакей Федор, выгнанный фон Аренсбергом за пьянство, нехотя продрал опухшие глаза:

— Чего надо?

— Вставай, я из полиции.

Молча, как-то не очень и удивившись, Федор сел на койке, зевнул и пошлепал босыми ступнями по полу — за сапогами. Натянул их прямо на голые ноги, без портянок, затем нашел под луковой шелухой на столе корочку хлебца, сунул в карман. Сняв с гвоздя рукомойник, напился из него, выплюнул попавшего с водой в рот вяклого, давным-давно, видимо, утонувшего таракана.

— Тьфу… Кирасир, твою мать!

— Кто?