Триумфальная арка

Равич даже не удивился ее словам. Бывают часы, когда перестаешь удивляться. Постоялец, только что вернувшийся в комнату напротив, теперь блевал. Сквозь темноту из его номера доносились глухие стоны.

– Что же вы тогда так отчаивались?

– Да потому что он умер! Умер! Вдруг раз – и нету! И не вернуть! Умер! И уже ничего не поделаешь! Неужели не понимаете? – Приподнявшись на локте, она смотрела на Равича во все глаза.

«Потому что он тебя опередил. Ушел раньше. Оставил одну, а ты не успела подготовиться».

– Я… Мне надо было с ним по-другому… Я была…

– Забудьте. Раскаяние самая бесполезная вещь на свете. Назад все равно ничего не вернешь. Ничего не загладишь. Будь это иначе, мы бы все были святыми. Жизнью в нас предусмотрено все, что угодно, только не совершенство. Совершенству место в музее.

Жоан Маду не отвечала. Равич видел: она выпила еще и откинулась на подушку. Что-то еще ведь надо сказать, но он слишком устал, чтобы додумать. Да и не все ли равно? Спать хочется. Ему завтра оперировать. А это все его не касается. Он поставил пустую рюмку на пол рядом с бутылкой. «Куда меня только не заносит, – думал он. – Даже чудно».

6

Когда Равич вошел, Люсьена Мартинэ сидела у окна.

– И каково же это, в первый раз подняться с койки? – спросил он.

Девушка глянула на него, потом на пасмурную муть за окном, потом снова на него.

– Погодка нынче не больно хороша, – заметил Равич.

– Отчего же? – откликнулась она. – Для меня так даже очень.

– Почему?

– Потому что выходить не надо.

Она сидела, съежившись в кресле, на плечах дешевенький бумазейный халатик – щуплое, невзрачное создание с испорченными зубами, но для Равича в эту секунду она была прекраснее, чем сама Елена Троянская. Комочек жизни, который он спас своими руками. Не то чтобы он считал себя вправе гордиться, ведь совсем недавно такой же комочек жизни он потерял. И следующий, возможно, потеряет, а в конечном счете, строго говоря, потеряет всех, да и себя тоже. Но вот этот, на данную минуту, он спас.

– В такую погоду шляпы разносить – это вам не шутки, – проговорила Люсьена.

– Вы шляпы разносили?

– Да. У мадам Ланвер. Ателье на Матиньонском проспекте. До пяти мы работали. А потом надо было еще картонки клиентам разносить. Сейчас полшестого. Вот я бы сейчас и бегала. – Она снова глянула в окно. – Жалко, дождя нет. Вчера лучше было. Лило как из ведра. Сейчас кто-то другой за меня отдувается.

Равич уселся на подоконник напротив нее. Вот ведь странность, подумал он. Ты-то ждешь, что человек, избежавший гибели, будет счастлив до беспамятства. Но так почти никогда не бывает. И эта вот тоже. С ней, можно сказать, чудо свершилось, а ее только одно волнует – что ей под дождь не идти.

– Почему вы у нас, именно в нашей клинике оказались, Люсьена? – спросил он.

Она насторожилась.

– Так мне адресок подсказали.

– Кто?

– Знакомая одна.

– Что за знакомая?

Люсьена помедлила.

– Ну, она тоже тут побывала. Я сама ее сюда привезла, до самой двери. Потому и знала.

– Когда это было?

– За неделю до меня.

– Это та, что умерла во время операции?

– Да.

– И вы все равно сюда пришли?

– Ну да, – равнодушно бросила Люсьена. – Почему нет?

Равич много чего хотел сказать, но сдержался. Он смотрел в это блеклое, холодное личико, когда-то по-детски мягкое, но быстро ожесточившееся в передрягах жизни.

– А до этого вы, должно быть, и у той же повитухи побывали? – спросил он.

Люсьена не ответила.

– Или у того же врача? Мне-то можете сказать. Я же все равно не знаю, кто это.

– Мари первая там была. На неделю раньше. Нет, дней на десять.

– А вы потом туда же пошли, хотя и знали, что с Мари случилось?

Люсьена передернула плечами.

– А что мне было делать? Пришлось рискнуть. Другого-то я никого не знала. А ребенок… Ну на что мне ребенок? – Она уставилась в окно. На балконе напротив под зонтиком стоял мужчина в подтяжках. – Сколько мне еще тут быть, доктор?

– Недели две.

– Две недели еще?

– Это немного. А в чем дело?

– Так это ж сколько денег…

– Ну, может, удастся выписать вас на пару дней пораньше.

– Вы думаете, мне это по карману? Да откуда у меня такие деньги? Это же дорого, тридцать франков в сутки.

– Кто вам это сказал?

– Сестра.

– Которая?

– Эжени, конечно… Она говорит, за операцию и перевязки еще отдельно надо платить. Это очень дорого?

– За операцию вы уже заплатили.

– А она говорит, это далеко не все.

– Сестра не очень в курсе, Люсьена. Лучше вы потом доктора Вебера спросите.

– Да я бы поскорее хотела узнать.

– Зачем?

– Хочу подсчитать, сколько мне за это отрабатывать. – Люсьена глянула на свои руки и стала загибать тонкие, исколотые иголками пальцы. – Мне ведь еще за месяц за комнату платить, – объясняла она. – Когда я сюда попала, было как раз тринадцатое. Пятнадцатого надо было хозяйку предупредить, что я съезжаю. А теперь вот за целый месяц ей плати. Ни за что ни про что.

– У вас совсем никого нет, кто бы вам помог?

Люсьена подняла глаза. Лицо ее вдруг постарело лет на десять.

– Вы же сами знаете, доктор! Он только злился. Мол, знал бы, что я такая дурочка, в жизни бы со мной не связался.

Равич кивнул. Обычная история.