Триумфальная арка

— Иду! — крикнул Равик. — Испугались?

Он снял трубку.

— Что?.. Да. Хорошо… да… конечно… да… все будет в порядке… да. Где? Хорошо, сейчас же еду. Горячего кофе, и покрепче… да…

Он осторожно положил трубку и, задумавшись, присел на край дивана.

— Мне надо уйти, — сказал он. — Срочно.

Женщина тотчас поднялась. Она слегка качнулась и ухватилась за спинку стула.

— Нет, нет… — Равика тронула эта покорная готовность. — Оставайтесь здесь. Я должен уйти на час-другой, не знаю точно на сколько. Непременно оставайтесь.

Он надел пальто. На какой-то миг мелькнуло подозрение, но Равик его тотчас же отогнал. Эта женщина не станет воровать. Не из тех. Таких он знал слишком хорошо. Да здесь и украсть-то нечего. Равик был уже в дверях, когда женщина спросила:

— Можно мне пойти с вами?

— Нет, никак нельзя. Побудьте здесь. Берите все, что понадобится. Если хотите, ложитесь в постель. Коньяк в шкафу. Спите…

Он повернулся.

— Не выключайте свет, — торопливо проговорила она.

Равик отпустил дверную ручку.

— Боитесь? — спросил он.

Она кивнула.

Он показал на ключ.

— Заприте за мной дверь. Ключ выньте. Внизу есть запасной.

Она покачала головой.

— Не в этом дело. Только, пожалуйста, оставьте свет.

— Ах, вот оно что! — Равик испытующе посмотрел на нее. — Да я и не собирался его выключать. Пусть горит. Мне это знакомо. Было и у меня такое время.

На углу улицы Акаций ему попалось такси.

— Улица Лористон, четырнадцать. Скорее!

Шофер развернулся и поехал по авеню Карно. Когда они пересекали авеню де ля Гранд Арме, справа выскочила маленькая двухместная машина. Столкновение было бы неизбежным, не будь мостовая мокрой и скользкой. Резко затормозившую малолитражку занесло на середину улицы. Такси едва не задело ее радиатором. Легкий автомобиль закружился, как карусель. Это был маленький «рено», за рулем сидел мужчина в очках и черном котелке. При каждом повороте мелькало его бледное возмущенное лицо. Наконец машина перестала вертеться и устремилась в направлении Триумфальной арки, высившейся вдалеке подобно гигантским вратам Аида; «рено» напоминал маленькое зеленое насекомое; из него высовывался бледный кулак, грозивший ночному небу.

Шофер обернулся.

— Видели что-либо подобное?

— Да, — ответил Равик.

— Какого черта этот тип в котелке несется ночью как угорелый? Главное дело — котелок напялил!

— Он прав. Ведь он ехал по главной магистрали. Зачем же ругаться?

— Ясно, прав. Потому-то я и ругаюсь.

— А что бы вы сделали, если бы он в самом деле был неправ?

— Тоже ругался бы.

— Вижу, вы не прочь отвести душу.

— Но тогда бы я ругался по-другому, — заявил шофер, сворачивая на авеню Фош. — С большей уверенностью. Понятно?

— Не совсем. Сбавляйте скорость на перекрестках.

— А я что делаю? Мостовые как маслом смазаны, будь они неладны! А зачем вы, собственно, спрашиваете, если все равно не хотите меня слушать?

— Потому что я очень устал, — нетерпеливо проговорил Равик. — Потому что сейчас ночь. Потому что, если хотите знать, все мы словно искорки, гонимые неведомым ветром. Езжайте быстрее.

— Вот это другое дело, — заметил шофер и с некоторым почтением коснулся пальцами козырька фуражки. — Теперь все понятно.

У Равика неожиданно мелькнуло подозрение.

— Послушайте, вы русский эмигрант?

— Нет, но в ожидании пассажиров читаю всякую всячину.

Не везет мне сегодня с русскими, подумал Равик. Он откинулся на спинку сиденья. Хорошо бы кофе, подумал он. Горячего, черного. Надеюсь, его хватит. Руки должны быть дьявольски спокойными. В крайнем случае Вебер сделает мне укол. Впрочем, все и так будет в порядке. Он опустил стекло и медленно вдохнул сырой воздух.

II

В маленькой операционной было светло, как днем. Комната походила на образцовую бойню. На полу стояли ведра с ватой, пропитанной кровью, вокруг были разбросаны бинты и тампоны, багрово-красный цвет торжественно и громогласно бросал вызов безмолвной белизне. Вебер сидел в предоперационной за лакированным стальным столиком и что-то записывал; сестра кипятила инструменты; вода клокотала, электрический свет, казалось, шипел, и лишь тело, лежавшее на столе, было ко всему безучастным — его уже ничто не трогало.

Равик принялся мыть руки жидким мылом. Он мыл их с каким-то угрюмым остервенением, будто хотел содрать с них кожу.

— Дерьмо! — пробормотал он. — Гнусное, проклятое дерьмо!

Операционная сестра с отвращением посмотрела на него. Вебер поднял голову.

— Спокойно, Эжени! Все хирурги ругаются. Особенно если что-нибудь не так. Вам пора бы к этому привыкнуть.

Сестра бросила инструменты в кипящую воду.

— Профессор Перье никогда не ругался, — оскорбленно заявила она. — И тем не менее спас многих людей.

— Профессор Перье был специалистом по мозговым операциям. Тончайшая, виртуозная техника, Эжени. А мы потрошим животы. Совсем другое дело. — Вебер захлопнул тетрадь с записями и встал. — Вы хорошо поработали, Равик. Но что Поделаешь, коли до тебя орудовал коновал?

— Все-таки… иногда можно кое-что сделать. Равик вытер руки и закурил сигарету. Сестра с молчаливым неодобрением распахнула окно.

— Браво, Эжени, — похвалил ее Вебер. — Вы всегда действуете согласно инструкциям.