Триумфальная арка

— Я не мазохистка, — сказала она, гордясь знанием такого слова.

— Так что же это? Поскандалили?

Ивонна немного помолчала.

— Это любовь, — сказала она затем и блаженно говела плечами.

— Ревность?

— Да.

Ивонна сияла.

— Должно быть, очень больно?

— От этого не бывает больно.

Она осторожно улеглась.

— Знаете, доктор, мадам Роланда сперва не хотела пускать меня к гостям. «Хотя бы на часок, — сказала я ей. — Попробуем хотя бы часок! Вот увидите!» И теперь у меня такой успех, как никогда.

— Почему?

— Не знаю. Попадаются типы, которые от этого прямо-таки с ума сходят. Это их возбуждает. За последние три дня я принесла выручки на двести пятьдесят франков больше. Долго еще будет видно?

— По крайней мере, недели две-три.

Ивонна прищелкнула языком.

— Если так, удастся справить новую шубу. Лиса — отлично выкрашенные кошачьи шкурки.

— А не хватит, твой друг легко сможет помочь — снова отлупит.

— Этого он никогда не станет делать, — живо ответила Ивонна. — Он не из таких… Не какая-нибудь расчетливая сволочь, знаете ли. Он делает это только от страсти. Когда на него находит. А так ни за что — хоть на коленях проси.

— Характер! — Равик поднял глаза. — Ты здорова, Ивонна.

Она встала.

— Тогда я пошла, внизу меня уже поджидает старик с седой бороденкой. Показала ему рубцы. Чуть не взбесился. Дома ему и словечка не дают сказать. Небось спит и видит, как бы излупить свою старуху. — Она звонко расхохоталась. — Доктор, до чего же смешны люди, правда?

Самодовольно покачивая бедрами, Ивонна вышла.

Равик вымыл руки. Затем прибрал инструменты и подошел к окну. Над домами нависли серебристо-серые сумерки. Голые деревья тянулись из асфальта, словно черные руки мертвецов. В окопах, засыпанных землей, ему случалось видеть такие руки. Он открыл окно. Час нереальности, колеблющийся между днем и ночью. Час любви в маленьких отелях — для женатых мужчин, которые по вечерам, исполненные достоинства, восседают за семейным столом. Час, когда на Ломбардской низменности итальянки уже произносят felissima notte.[14] Час отчаяния и грез.

Он закрыл окно. Казалось, в комнате сразу стало гораздо темнее. Влетели тени, забились в уголки и завели беззвучный разговор. Бутылка коньяку, припасенная Роландой, сверкала на столе, как шлифованный топаз. Равик постоял еще с минуту. Потом спустился вниз.

Большой зал был ярко освещен. Играла пианола. Девицы в розовых рубашках сидели в два ряда на мягких пуфиках. Груди у всех были раскрыты — клиенты хотели видеть товар лицом. Их собралось уже человек пять-шесть, главным образом мелкие буржуа средних лет. Это были осторожные специалисты. Они знали дни осмотра и приходили сразу после него, чтобы ничем не рисковать. Ивонна была со своим стариком. Он сидел за столиком перед бутылкой «дюбонне», а она стояла рядом, поставив ногу на стул, и пила шампанское. Она получала десять процентов с каждой бутылки. Старик, видимо, совсем рехнулся — очень уж здорово он раскошелился. Шампанское заказывали только иностранцы. Ивонна знала это. Она стояла в небрежной позе укротительницы львов.

— Ты уже кончил, Равик? — спросила Роланда, стоявшая у двери.

— Да, все в порядке.

— Хочешь что-нибудь выпить?

— Нет, Роланда. Пойду к себе в отель. Я до сих пор работал. Все, что мне сейчас нужно, — это горячая ванна и свежее белье.

Он направился к выходу, минуя бар и гардероб. На улице стоял вечер с фиолетовыми глазами. В синем небе одиноко и торопливо гудел самолет. Черная маленькая птичка верещала на ветке голого дерева.

Женщина, больная раком, пожирающим ее, словно безглазый серый хищник; маленький калека, подсчитывающий свою ренту; проститутка с золотоносным задом; первый дрозд на голых ветвях — все это скользит и скользит мимо, а он, безразличный ко всему этому, медленно бредет сквозь сумерки, пахнущие теплым хлебом, к женщине.

— Хочешь еще кальвадоса?

Жоан кивнула.

— Разве что чуть-чуть.

Равик сделал знак кельнеру.

— Есть у вас кальвадос постарше?

— Разве этот нехорош?

— Хорош. Но, может быть, у вас в погребе найдется другой?

— Сейчас посмотрю.

Кельнер прошел мимо кассы, около которой дремала хозяйка с кошкой на коленях, и скрылся за матовой стеклянной дверью в конторке, где хозяин возился со счетами. Через минуту он вышел оттуда, важный и чинный, и, даже не взглянув в сторону Равика, направился к лестнице, ведущей в подвал.

— Кажется, все в порядке, — заметил Равик.

Кельнер вернулся с бутылкой, неся ее бережно, как запеленатого младенца. Это была грязная бутылка, совсем не похожая на те, которые специально посыпают пылью для туристов, а просто очень грязная бутылка, пролежавшая много лет в подвале. Кельнер осторожно откупорил ее, понюхал пробку и принес две большие рюмки.

— Вот, мсье, — сказал он Равику и налил немного кальвадосу на донышко.

Равик взял рюмку и вдохнул аромат напитка. Затем отпил глоток, откинулся на спинку стула и удовлетворенно кивнул. Кельнер ответил кивком и наполнил обе рюмки на треть.

— Попробуй-ка, — сказал Равик Жоан.

Она тоже пригубила и поставила рюмку на столик. Кельнер наблюдал за ней. Жоан удивленно посмотрела на Равика.