Триумфальная арка

Он видел над собой лицо Жоан, ее волосы касались его плеч. Знакомая картина, подумал Равик, бесконечно чужая и близкая, всегда одна и та же и всегда новая. Он видел, что кожа у нее на лбу шелушится, видел, что она небрежно накрасилась — к верхней губе прилипли кусочки помады. Он смотрел на ее лицо, заслонившее весь мир, вглядывался в него и понимал, что только фантазия влюбленного может найти в нем так много таинственного. Он знал — есть более прекрасные лица, более умные и чистые, но он знал также, что нет на земле другого лица, которое обладало бы над ним такой властью. И разве не он сам наделил его этой властью?

— Да, — сказал он. — Это хорошо. В любом случае хорошо.

— Я не пережила бы этого, Равик…

— Чего бы ты не пережила?

— Если бы ты ушел от меня. Ушел навсегда.

— Но ведь ты уже решила, что я никогда не вернусь. Ты сама сказала…

— Это разные вещи. Живи ты в другой стране, мне казалось бы, что мы просто ненадолго расстались. Я могла бы приехать к тебе. Я знала бы, что всегда смогу приехать. А так, в одном городе… Неужели ты не понимаешь меня?

— Понимаю.

Она выпрямилась и откинула назад волосы.

— Ты не смеешь оставлять меня одну. Ты отвечаешь за меня.

— Разве ты одна?

— Ты отвечаешь за меня, — повторила она и улыбнулась.

Какую-то долю секунды ему казалось, что он ненавидит ее, ненавидит за эту улыбку, за ее тон.

— Не болтай глупостей, Жоан.

— Нет, ты отвечаешь за меня. С нашей первой встречи. Без тебя…

— Хорошо. Видимо, я отвечаю и за оккупацию Чехословакии… А теперь хватит. Уже рассвело. Тебе скоро идти.

— Что ты сказал? — Она широко раскрыла глаза. — Ты не хочешь, чтобы я осталась?

— Не хочу.

— Ах вот как… — произнесла она тихим, неожиданно злым голосом. — Так вот оно что! Ты больше не любишь меня!

— Бог мой, — сказал Равик. — Этого еще не хватало. С какими идиотами ты провела последние месяцы?

— Они вовсе не идиоты. А что я, по-твоему, должна была делать? Торчать у себя в номере, глядеть на пустые стены и медленно сходить с ума?

Равик слегка приподнялся на постели.

— Прошу тебя, не надо исповеди, — сказал он. — Мне это неинтересно. Я хочу лишь одного — чтобы наш разговор был чуточку содержательней.

Она с недоумением посмотрела на него. Ее рот и глаза, казалось, стали совсем плоскими.

— Почему ты ко мне вечно придираешься? Другие этого не делают. У тебя все вырастает в проблему.

— Возможно.

Равик отпил глоток кальвадоса и снова лег.

— Но это действительно так, — сказала она. — Никогда не знаешь, чего ждать от тебя. Ты заставляешь говорить вещи, которые не хочется говорить. А потом сам же набрасываешься на меня.

Равик глубоко вздохнул. О чем это он только что подумал? Да… Темный мирок любви, власть воображения — как быстро сюда можно внести свои поправки! И люди это делают. Неизменно делают сами. Старательнейшим образом они разрушают свои же мечты. Да и могут ли они иначе? Действительно, в чем их вина? Они кажутся себе красивыми, потерянными, гонимыми… Где-то глубоко под землей находится гигантский магнит — а на поверхности пестрые фигурки, полагающие, что они наделены собственной волей, собственной судьбой… Могут ли они иначе? И разве он сам не таков? Еще не поверивший, еще цепляющийся за соломинку осторожности и дешевого сарказма, но уже точно знающий все, что неизбежно должно случиться.

Жоан примостилась на другом конце кровати. Она напоминала разозленную хорошенькую прачку и одновременно казалась существом, прилетевшим с Луны и ничего не понимающим в земных делах. На ее лице играли красные отблески зари, сменившей предрассветные сумерки. Над грязными дворами и закопченными крышами веяло чистое дыхание молодого дня. В этом дыхании еще слышался шум леса, слышалась жизнь.

— Жоан, — сказал Равик. — Зачем ты пришла?

— А зачем ты спрашиваешь?

— Действительно, зачем я спрашиваю?

— Зачем ты вечно спрашиваешь? Я здесь. Разве этим не все сказано?

— Да, ты права. Этим сказано все.

Она подняла голову.

— Наконец-то! Но сначала ты обязательно отравишь человеку всю радость.

Радость! Она называет это радостью! Люди гонимы множеством черных пропеллеров, у них захватывает дыхание, их вновь и вновь затягивает вихрь желания… Какая же тут радость? Радость там, за окном, — утренняя роса, десять минут тишины, пока день еще не выпустил своих когтей. Но что это? Он опять пытается все осмыслить? К черту! Разве она не права? Разве она не права, как правы роса, и воробьи, и ветер, и кровь? Зачем спрашивать? Что выяснять? Она здесь, стремительная ночная бабочка, бездумно залетевшая сюда… А он лежит и считает пятнышки и прожилки на ее крылышках, придирчиво разглядывает чуть поблекшие краски. Она пришла, и мне, видите ли, хочется показать ей все мое превосходство, подумал он. Какая глупость! А если бы ее здесь не было? Я лежал бы и думал без конца и пытался бы геройски обмануть себя, в глубине души желая, чтобы она пришла.

Равик спустил ноги с кровати и надел туфли.

— Зачем ты поднялся? — изумленно спросила Жоан. — Ты хочешь меня выгнать?

— Нет. Целовать. Я уже давно должен был это сделать. Я идиот, Жоан. Я наговорил столько глупостей. Как чудесно, что ты здесь!