Тривейн

Но вот президентом Соединенных Штатов Америки стал Франклин Рузвельт, и марксисты впали в глубокую депрессию: смелые социальные реформы Рузвельта укрепляли систему. Последователям Маркса — Ленина пришлось срочно менять тактику.

Джошуа Студебейкеру приказали создать отборную группу — надлежало тренировать диверсантов для срыва реформ. Они должны были саботировать работу офисов, бюро по трудоустройству, центров по распределению продовольствия, воровать документы — одним словом, делать все, чтобы как можно больнее ударить по начавшимся реформам, усилить депрессию.

«Ужасно, что они выбрали меня! — говорил Джошуа Студебейкер Сэму Викарсону. — Они ошиблись во мне! Как мыслитель, как стратег, я допускал сам принцип насилия. Но как человек не мог в этом участвовать, особенно когда понял, что прежде всего они ударят по слабым!»

После того, как Джошуа Студебейкер прочитал в газетах о пожаре в ку-клукс-клановском лагере, который унес многие человеческие жизни, он направился в министерство обороны.

Надо заметить, что в то время охотно прощали ошибки прошлых лет, охотно награждали тех, кто мог помочь Рузвельту бороться с красной заразой. Джошуа подпадал под обе эти категории. Он был принят на работу, был восстановлен его юридический статус. Впервые в жизни Джошуа Студебейкер перестал скитаться, расстался с кошмарами — реальными и надуманными, — которые последнее время неотступно преследовали его. Эдем был очищен от искусителя.

В конце концов, в награду за усердие Джошуа Студебейкер получил пост судьи — первого черного судьи к западу от Скалистых гор. И не важно, что район этот заселяли кочующие поденщики и племя такомак: судья — везде судья.

По иронии судьбы свое дальнейшее повышение, на сей раз в Сиэтл, Студебейкер получил уже при «бешеном» Маккарти. Шаг отчаянный и опасный — продвинуть радикала! Но кому-то, видимо, так было нужно.

— Тридцать лет он сражался за законность, мистер Тривейн! Он помогал и помогает многим, выступая один против групп, преследующих лишь собственные интересы. Это так, я отвечаю за свои слова, шеф! Но если мы расскажем теперь о том, кто он такой, то подвергнем опасности не только его самого, но и все полезное, что он делает.

— Но почему, Сэм? — раздраженно спросил Тривейн. — Ведь это случилось сорок лет назад! Здесь нет логики...

— Есть, сэр! Он никогда ни от чего не отрекался, не было ни публичного покаяния, ни вымаливания прощения... Его судебные решения считают левыми, но если всплывет прошлое судьи, на них навесят еще какие-нибудь ярлыки!

«Ярлыки... Нация ярлыков», — подумал Тривейн.

— Неужели вы не видите? — продолжал Викарсон. — Он не думает о себе, его волнует работа! Но каковы бы ни были объяснения, его деятельность обязательно будет признана подрывной! В полном смысле этого слова. И всем его прежним решениям припишут иной, потаенный смысл. Тут же придумают какие-нибудь «сомнительные источники» и так далее.

— Так вот почему вы не хотите писать свой доклад?

— Да, сэр! Вам следовало бы встретиться с ним, чтобы по-настоящему понять его. Он старый человек, мистер Тривейн, и, смею думать, великий! Он не боится за себя. Ему важны не оставшиеся ему годы, он болеет за дело.

— А вы ничего не забыли, Сэм? — медленно спросил Тривейн.

— Что именно?

— Решение по «Белстар»! Разве не вы говорили мне, что в нем полно дырок? А теперь, значит, нам придется оставить в покое юристов «Дженис» с их наглой коррупцией?

— Мне кажется, — грустно улыбнулся Викарсон, — они зря тратили время... Студебейкер и без них пришел бы к тому же решению. Конечно, что-то он в деле нашел...

— Что?

— Он цитировал мне Хофстедтера, который сказал, что антитрестовская политика — это увядшая страсть к реформам. А также Гэлбрейтса, утверждавшего, что современная технология привела к появлению «индустриального государства». Конкуренция больше не является его внутренним регулятором! Огромные экономические ресурсы, которых требует технология, концентрируют финансы... А раз так, то роль регулятора и защитника потребителя должно взять на себя правительство. Следовательно, страна нуждается в продукции «Белстар». Компания разоряется и гибнет, и нет никого, кроме «Дженис индастриз», с ее экономическими ресурсами, кто принял бы ответственность на себя...

— Он так сказал?

— Почти дословно... Правда, это не столь ясно выражено в решении, во всяком случае, для меня. Он сказал мне, что я не лучший из студентов, с которыми ему довелось встречаться...

— Но если он так верит в это, почему не сказать пря-1ВД? Для чего он наговорил вам столько всего?

— Боюсь, что я его вынудил, — ответил Викарсон, вставая. — Я сказал, что не понял решения по «Белстар», считаю его подозрительным, а раз так, он обязан дать публичное разъяснение. Может, я и дурак, но образованный. Он наотрез отказался, и тогда я сказал, что тут что-т0 не то и я намерен обратиться в суд...

— Я бы сделал то же самое.

Викарсон подошел к окну, посмотрел на лежавший перед ним город.

— Он не ожидал такого, но не думаю, что поверил, будто у нас есть какие-то особые полномочия.