Тривселенная

— Пусть. Ты давно ждешь меня здесь?

Вопрос вырвался непроизвольно, и я пожалел, что задал его. Она могла сказать: «Семь дней», и тогда я с полным правом мог считать, что это действительно моя жена, моя любовь, которую я убил там, чтобы быть с ней здесь..

Она могла сказать: «Я жду тебя тысячу лет», и это могло оказаться образом, не содержавшим указания на реальный ход времени, но в равной степени — именно тысячей лет, и тогда любовь наша возникла задолго до моего рождения в том мире и ничего не означала для меня — в мире этом.

— Я не знаю, — сказала Даэна. — Я никогда не знала того, чего не хотела знать. Самое пустое — это знание времени. Когда ждешь.

— Где мы? — спросил я, обводя взглядом холм и то пространство, которое прежде скрывалось от моего взгляда. У подножия холма начинался лес — не очень густой, светлый, как театральная декорация, и, возможно, действительно нарисованный чьей-то мыслью специально для нас с Даэной.

— Я не знаю, — повторила она. — Разве это важно? Я ждала тебя, и ты пришел.

— Даэна, — прошептал я. — Дайна. Женщина, которая ждет.

— Нам нужно уходить отсюда, — сказала она, еще сильнее прижимаясь ко мне. — Не думаю, что Минозис или Тирак спокойно переживут нашу встречу.

— Минозис, — повторил я. — Что ему до нас с тобой? И кто такой Тирак?

— Тирак — Поэт, — улыбнулась Даэна. — Замечательная личность, настолько светлая, что понятия о тени, о мраке, даже о двойственной сути мироздания для него не существуют. Естественно, что он не принял твоего появления, а когда Ученый объяснил Поэту, что ты — Ариман, и что ты сохранил память, и что это опасно… — Даэна запнулась, но мысль ее золотистым обручем окружила голову, и я, поведя ладонью, понял, что она подумала: «Тирак любил меня. Всегда. Но я полюбила тебя, это было видно каждому, и тогда Тирак привел меня на этот холм. Возможно, теперь он жалеет о том, что сделал».

— Не понимаю, — пожаловался я. — Почему Ученые думают, будто я способен сделать что-то с целым миром?

— Но ты действительно способен, — уверенно сказала Даэна. — Я это знаю, потому что… Потому что меня к тебе влекло. Тебя не было здесь, а я уже хотела быть с тобой. И знала, что, когда ты придешь, то будешь помнить себя прежнего, и меня — ту, которую ты видел в своем сне.

— Значит, я сохранил память благодаря тебе, — пробормотал я. — И это твоя любовь сделала меня опасным…

Даэна потянулась ко мне, и губы наши соприкоснулись.

В одном из любовных романов (Алена читала их во множестве, а я потом выбрасывал пластиковые диски, потому что, сыграв последнюю сцену, жена обычно так расстраивалась, что не могла даже правильно выйти из программы чтения), так вот, в одном из таких романов я увидел фразу: «Поцелуй продолжался вечность и еще две минуты». Меня эта фраза поразила — автор, как мне казалось, изобразил ее, не вдаваясь в тонкости редакторской программы, которая, в отличие от человека, мыслила равно рационально и эвристически. На самом деле во фразе был дуализм истины — две минуты поцелуя, растянутые сознанием до бесконечности.

Это и происходило с нами сейчас. Бесконечность времени и единственный его квант оказались неотличимы друг от друга. Поцелуй длился вечность, и навечно застыл в небе полицейский катер, Виктор с запрокинутым к небу лицом, раввин Чухновский, не понимавший происходившего, но участвовавший в нем своей застывшей мыслью…

Поцелуй длился вечность, и этого с лихвой хватило мне, чтобы понять наконец и суть своей любви, и суть своей ненависти, и суть своего предназначения, и еще многие другие сути, свои и чужие, которые я, поняв, не пожелал усваивать — они не были нужны мне, потому что мешали главной моей цели.

Я пришел в мир с именем Ариман — и это означало исполнение закона природы, согласно которому слитная ткань материального и идеального будет разорвана. Ученые знали: мир способна разрушить только память о других мирах. Мир совершенен и самодостаточен. Совершенство можно только разрушить, но нельзя дополнить. Совершенен каждый мир — если другие миры вообще существуют, что является недоказанным предположением, игрой ума, единственной игрой, не способной воплотиться в материальную суть именно по той причине, что невозможно сделать совершенное еще более совершенным.

Память о другом мире разрушает этот. Материальное существо, сохранившее знание о другом мире, — носитель разрушения. Меня, еще не пришедшего в мир, назвали Ариманом — разрушителем. Я принял это имя, войдя в мир, потому что единственный за много тысяч лет помнил, что на самом деле меня звали Аркадием.

И это вовсе не было парадоксом.

Поцелуй наш длился вечность, у меня было время понять, и мне было совсем не стыдно понимать, чувствуя на своих губах прохладные, влажные любимые и любящие губы. Что такое любовь, в конце концов, если не понимание? Можно ли сказать женщине: «Я люблю тебя», если ты не уверен, что способен ее понять? Любишь ли, если не способен предугадывать, то есть — понимать?

Вечность понадобилась, чтобы понять суть мира, и еще вечность, чтобы это понимание отобразилось в слова.

Глава одиннадцатая