Тривселенная

Всемогущий-Управляющий-Вселенной уничтожал физическую структуру звезды, превращая атомы в излучение, излучение — в собственную мысль, он терял себя в этом процессе и понимал, что теряет безвозвратно, и сожалел о себе, и это не позволяло ему правильно оценить сказанное Миньяном.

«Любовь», — сказал Миньян, обращаясь к Богу.

Если это была идея, то новизна ее была абсолютной.

«Любовь, — повторил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, и слово это прозвучало для Миньяна словом Творца, произнесенным из огненного шара. — Что есть любовь?»

Миньян застыл, — так показалось Всемогущему-Управляющему-Вселенной, для которого исчезновение мысли было равнозначно исчезновению сути. Мгновение спустя Миньян возник вновь, но что-то в нем неуловимо изменилось. Это было то же материальное существо, но — другое. Другим стал поток мысли, и самая суть Миньяна стала иной, новой.

«Любовь — это соединение. Это знание, понимание и жизнь. Жизнь рождается от любви, и разрушается жизнь тоже любовью. Любовь самодостаточна, потому что кроме нее нет ничего на свете. Мир сотворен Богом, и любовь к Нему придает смысл всему сущему — от мельчайшего, плавающего в океане моллюска до человека. Мужчины и женщины созданы Им, чтобы они любили не только Его, но и друг друга и в этой любви продолжили Его замысел. Без любви к Нему и любви Его к миру не было бы ничего во Вселенной — ни звезд, ни планет, ни ветра, ни рек, ни костров на лесной поляне, ни шепота заговорщиков, ни крика ужаса перед неминуемой гибелью. Без любви мужчины и женщины не было бы человечества, и не было бы ничего, человечеством созданного: колеса и плахи, чайных клиперов и атомных субмарин, преданности и предательства, счастья и кошмара. Любовь не позволила миру погибнуть, хотя она же, любовь, и ведет мир к гибели. И еще я люблю, когда над землей поднимается солнце, будто прожигает себе дорогу в фиолетовом туннеле неба»…

Мысль Миньяна тянулась и тянулась, конца ей не было, и Вдохновенный-Ищущий-Невозможного не мог остановить этот поток. Ощущениям стало больно, боль разрывала, уничтожала суть Вдохновенного-Ищущего-Невозможного, замещала эту суть оболочками никогда не существовавших идей. Колесо? Плаха? Моллюск? Мужчина? Женщина? Клипер? Субмарина? Иной мир, иные сути. Правы те, кто решил, что разумную материю нужно уничтожить, иначе — гибель.

«Остановись! — воззвал Бог к человеку из огненного шара. — Любовь… Является ли она стремлением к соединению противоположных идей? Мне знакомо это желание — необходимость найти пару для рожденной только что мысли. Вот пример: влияние нового знания на прежнее. Эта мысль нуждается в соединении с противоположной — о том, что старое знание не может стремиться к усложнению, поскольку в пределах мироздания его всегда достаточно для понимания сути. И только соединение этих идей рождает разумную мысль о причине всякого развития. Таких мыслей много в мире, я и сам породил их достаточно, испытывая во время этого процесса то ощущение, которое составляет суть Вдохновенного-Создающего-Блаженство. Это естественно, это закон природы, открытый давно, когда Вселенная еще даже не сделала первого оборота. Это — любовь? Я понимаю ее, но как может идеальное стремление быть свойством материи? Любовь — и колесо? Любовь — и плаха? Я повторяю твои мысленные оболочки, понимаю, что они соответствуют неким материальным сущностям, но в моем мире они пусты, и любовь-стремление, любовь-соедиенение не могут быть применимы к ним»…

Даэна, которая сейчас была мыслью Миньяна, его выходившей в мир сутью, подумала о том, что невозможно объяснить разумной идее, пусть даже действительно ищущей невозможного, всю сложность сугубо материальных отношений, определяющих любовь. Как объяснить, что чувствовали они с Аркадием в ту первую ночь, когда она осталась с ним в его квартире на Воробьевых горах, и за окном светила полная луна, ей казалось, что оттуда смотрят на них в телескопы тысячи жителей Белого Поселка, это была глупая мысль, но она не оставляла Алену все то время, пока они с Аркадием были вместе, и ей даже хотелось, чтобы их видели с Луны, ощущение чужого взгляда придавало ее собственным чувствам не то чтобы пикантность, но какую-то остроту, она даже гордилась тем, что ничего не стеснялась, пусть смотрят, пусть все знают, как ей хорошо с любимым человеком, а потом, когда она лежала на плече Аркаши, повернув голову к раме окна, ей вдруг показалось странным, что прошло так много времени (часы? дни? века?), а луна все стояла на том же месте, неужели земля перестала вращаться и мгновение застыло от счастья, но нет, откровение было таким же ошеломляющим, как поцелуй — не луна висела за окном, а всего лишь осветительный прожектор на Воробьевой Башне, такой же бледно-круглый и с нелепыми грязными пятнами…