Тривселенная

Даэна проснулась, когда солнце еще не взошло, а редкие облака, повисшие над домиком, отсвечивали багровым и казались круглыми щитами, о которые разбивались крупные капли рассвета.

Она полежала немного, вспоминая — не мыслями, но телом, — ощущения прошедшей ночи. Создатель хотел знать все, и Даэна говорила с ним каждой своей клеткой, ею же и созданной не далее как вчера вечером: она хотела, чтобы ночь была счастливой, и собрала себя такой, какой видела в собственном воображении. Ночью она была с Ариманом, и они любили друг друга, их было двое в одном существе, и голова от этого шла кругом, ей не было так хорошо даже тогда, когда она была земной женщиной по имени Алена.

Она встала, оглядела себя в зеркале (ах, как хороша, слов нет, впрочем, Создатель лучше понимал без слов) и немного прибралась по дому. Постель стала мыслью о постели, Создатель подхватил ее, как принимает опытный теннисист направленный ему мяч, и родилась идея, способная к самостоятельной жизни — Постель-Принимающая-Тело. Даэна уже привыкла к тому, что, создав материю из пустых оболочек идей, она могла возвращать созданное в состояние духа, но уже в новом качестве — наделяя сознанием, самостоятельным именем и невозможной прежде сутью. Конечно, Создатель помогал, но Даэна не всегда улавливала его неощутимые для материального сознания движения.

Даэна вышла за порог и застыла в изумлении: лик Создателя смотрел на нее со светлевшего неба. Она поразилась, но и испугалась, потому что не ожидала явления именно сейчас, когда вокруг была утренняя тишина и хотелось побыть наедине с собой и ночными воспоминаниями.

Жаль, — подумала Даэна, — это было так хорошо. Создатель ждал, и Даэна отступила, отдав Миньян власти и разуму Пинхаса Чухновского.

— Что случилось? — спросил Чухновский.

— Затруднение, — сообщил Создатель, улыбнувшись уголками губ. Чухновский понимал, конечно, что видит не улыбку, а лишь ее идею, мысль об улыбке, преобразованную сознанием, но не мог заставить себя прямо глядеть в небесный лик — все уровни его наследственной памяти и общей памяти Миньяна протестовали против того, что Создатель — Вездесущий, Всезнающий и Всесильный — может явиться человеку не в виде символа, а как реальное существо, глядящее с неба на землю.

— Затруднение, — продолжал Создатель, — заключается в том, что Очищение-Требующее-Покаяния оказалось идеей нежизнеспособной. Она погибла во время последней дискуссии. Мы пришли к заключению, что покаяние является все-таки исключительным атрибутом материального мира. Нам понятна идея вины, это жизнеспособная идея, и многие из нас влючили понятие вины в свои жизненные установки. Моя вина, например, в том, что я являюсь тебе в понятном для тебя образе, не будучи тем, за кого ты меня принимаешь. Но покаяние, которое я должен принести… Кому? И какая новая идея возникнет в результате? Не будет ли следствием новая вина и, следовательно, необходимость нового покаяния? И если наша задача — спасти мироздание от гибели, то не окажется ли непрерывность вины и покаяния тем циклом, который не позволит нам выполнить предназначенное?

— Покаяние, — сказал Чухновский, — это признание ошибочности некоего действия, обещание не допускать подобного впредь. Почему у вас, таких мудрых, возникли затруднения в понимании этих простых истин?

— Это не простые истины, — возразил Создатель. — Понятие вины включает в себя понятие о действии. О материальном действии. Для нас нет ничего сложнее этого. В дискуссии с тобой, когда ты называл себя Генрихом, возникла мысль о том, что твой переход из материального мира был вызван действием, которое ты-Генрих назвал убийством. Определение убийства, данное тобой-Генрихом, и вызвало последующую дискуссию. Материальное убийство не является уничтожением материального же носителя, но только лишением его определенных атрибутов. Мы же определили убийство как преднамеренное уничтожение идеи во время дискуссии. Но в дискуссии неизбежно рождается новая идея, более совершенная и способная к саморазвитию. Если убийство влечет за собой вину, а вина требует покаяния, то из этого следует, что убийство недопустимо. Значит, необходимо сохранять жизнь любой идее, даже противоречащей общему направлению развития мироздания?

— Но речь идет о разных вещах! — воскликнул Чухновский. — Убийство разумной идеи не может вызвать вины, поскольку возникает новая идея, более совершенная.

— Верно, — сказал Создатель. — И тогда понятия вины и покаяния не могут быть применимы к нашему миру. Это пустые оболочки идей. Между тем, не введя эти идеи в общую для нас систему представлений, мы не сможем понять твой мир, а ты не поймешь наш.

— О Господи, — сказал Чухновский. — Только ли эти два понятия лежат между нашими мирами? Боюсь, мы никогда не поймем друг друга полностью.

— Мы уже понимаем многое, как и ты, — возразил Создатель. — Мы поняли то, чего не понимали от начала времен: материальный мир необходим для выживания мироздания. Если бы Вдохновенный-Ищущий-Невозможное не победил в дискуссии, тебя бы не было…