Тривселенная

Наташа не услышала, она уже погрузилась в океан математических ассоциаций, которые были Генриху Натановичу не то чтобы непонятны, но просто не интересны. За математикой Наташа не различала истины — Генрих Натанович был уверен в этом.

Нужно освободиться пораньше, Наташа нетерпелива, она, конечно, явится в ресторан ровно в восемь, и каждая минута опоздания обернется потом для него добавочным часом нежных, но утомительных приключений в постели. Однако и раввина Чухновского не заставишь быстрее делать то, что он делает. Пинхас Рувимович не любит суеты, у него все основательно, и это большое счастье, что он уже почти готов согласиться… Почти. В последний момент он может сказать: «Нет, это исключено». И ничего не поделаешь.

Если разобраться, все это бред. Точнее, бред с точки зрения ортодоксальной науки. Чухновский — служитель Бога. Он считает, что, помогая Подольскому, выполняет Его волю. А Генрих Натанович в Бога не верил, и не потому, что его так воспитали, родители были людьми по крайней мере сомневающимися, нет, он не верил потому, что знал слишком много о том, как формируется в подсознании иррациональная теологическая абстракция. Человек, научившийся входить в чужие инкарнационные пространства, не может верить в высшие силы.

— Знаешь, Гена, — сказала Наташа, и Генрих Натанович вздрогнул. — Сегодня ты не зря покопался во мне. Я имею в виду, — добавила она с легким смешком, — не физическую сторону дела…

— Да, — прервал Подольский, — сегодня было нормально.

Он подошел к Наташе, она подняла голову, и Подольскому ничего не оставалось, как наклониться и поцеловать ее в губы. Губы были сладкими, и он слизнул помаду, ей это нравилось, она втянула его язык, так они играли друг с другом, Генриху Натановичу было неудобно стоять, он боялся, что потеряет равновесие и вместе с Наташей окажется на полу.

Он отклеил свои губы от наташиных, будто липкую ленту содрал, и сказал строго:

— Всему свое время.

— Не нужно тебе ходить к этому раввину, — сказала Наташа. — Информации никакой, а времени ты на него тратишь много. Я закончу расчет, и мы выясним, что могло убить твоего Абрама.

— Мы договорились, — коротко сказал Генрих Натанович. Наташина математика не могла ничего изменить в его решении, даже если она обнаружит в записи физические изменения, связанные с появлением на теле Абрама жаркого следа ладони.

— Я постараюсь прийти пораньше, — сказал он, направляясь к двери.

— Буду ждать до половины девятого, а потом приглашу дежурного парня, — предупредила Наташа. — Не буду сидеть одна, как дура, весь вечер.

Генрих Натанович не стал слушать.

Глава пятнадцатая

— Я вам сразу пытался сказать именно это, а вы не слушали, — произнес голос Чухновского, и Аркадий открыл глаза, будто раздвинул шторы на окне: брызнуло солнце, заливая светом пыльную комнату. На самом деле это было потолочное освещение, розовое и совсем не похожее на солнечный свет.

— Что? — спросил Аркадий. Он не очень понимал, где находится, и еще меньше — кем он явился в эту комнату: Яковом Гохбергом, жившим почти двести лет назад, Генрихом Подольским, умершим вчера, или самим собой.

— Я, — повторил раввин, — сказал вам сразу, что речь идет о силах, с которыми частным детективам бессмысленно иметь дело.

Аркадий приподнял голову и увидел всех: Виктор сидел в изножье постели, Чухновский в привычной своей позе — чуть наклонясь вперед и с раскрытой книгой в руках — стоял у книжной полки, а Лев Подольский сидел за столом и на Аркадия не смотрел.

— Что, — спросил раввина Аркадий, — что вы сделали для Генриха Натановича Подольского? О чем он вас просил?

— Обращение к небесным силам о наказании отступника, — объяснил Чухновский. — Пульса денура. Я не мог провести обряд по всем правилам, для этого нужен миньян, а где бы я нашел еще девять евреев, если Генрих Натанович не хотел огласки? Пришлось ограничиться другой молитвой. Я не думал, что она окажется столь же эффективной…

— Кто был отступником? — спросил Аркадий. Не то, чтобы он не знал ответа, но всегда убеждает не собственный вывод, а прямое признание, для сыщика факт немаловажный. Защитник может в судебном заседании твердить о презумпции невиновности, но сыщику важно услышать от задержанного: «Да, я это сделал», чем бы потом ни обернулось расследование.

— Кто, кто… — пробормотал раввин. — Никто, как я теперь понимаю! — неожиданно озлился он. — Но еще вчера я думал… Впрочем, давайте-ка я, наконец, объясню вам все в деталях.

— Могли бы и раньше, — вздохнул Аркадий.

— Нет, — возразил Чухновский. — Если бы я вчера начал говорить вам о смысле обряда пульса денура и о том, как на самом деле понимаю гибель Подольского, кем бы вы меня сочли, уважаемый?

— Он бы вас записал в свидетели, пытающиеся помешать процессу расследования, — вместо Аркадия ответил Виктор.

— М… ну, вам виднее. Так о чем я? Подольский впервые пришел в синагогу год назад…

— Можете опустить ваши первые беседы, — сказал Виктор. — Это уже записано, давайте сразу со второй половины.