Тривселенная

— Если к вам придут из МУРа, — сказал он перед тем, как захлопнуть дверь, — отвечайте что хотите, но ни слова об обряде. Если, конечно, вы хотите жить спокойно.

Виктор захлопнул дверь, не расслышав ответа Чухновского.

Когда он вернулся в комнату, ему показалось, что труп переместился ближе к дивану. Конечно, это было всего лишь ошибкой зрения — поза Аркадия не изменилась.

Виктор набрал номер диспетчерской. Передавая сообщение, он думал о том, что расследование смерти Генриха Натановича Подольского все-таки доведено до конца. В этом мире большего сделать невозможно. А в мире том… Пусть разбирается Аркадий.

Почему-то эта мысль не показалась Виктору нелепой.

Когда в квартиру вломились оперативники, Виктор стоял над трупом Аркадия и что-то шептал себе под нос. Смысла в его словах не было никакого, но время от времени Виктор повторял: «Барух ата адонай…»

Часть вторая. ТА, КТО ЖДЕТ

Глава первая

Благословен будь, Господь наш…

Может быть, я не должен был говорить этого? Тогда — что? Какие слова произносит человек, явившись в мир? Наверное, слова благодарности. Но они должны быть к кому-то обращены. К кому?

Благословен будь, Господь наш…

Я обращался к Нему, Его не видя. Я благодарил Его, не зная, существует ли Он на самом деле. А существовал ли на самом деле я сам?

Мысль показалась мне странной, и я раскрыл наконец глаза.

Господи, воля твоя…

Я лежал обнаженный на жестком ложе из пожухлой травы, было тепло, неудобно и вообще странно. Глаза мои смотрели в синее небо, на котором не было ни облачка. Солнце стояло невысоко, и я не мог понять — поднимается оно или садится. Что сейчас — утро или вечер? Это не имело значения по сравнению с множеством других вопросов, которые, не заданные еще, толпились в подсознании, готовые всплыть, как только я позволю себе думать, а не только видеть и ощущать.

Жесткие травинки впивались в кожу и мешали сосредоточиться. Я приподнялся на локте, но ничего не увидел, кроме серо-зеленой травы и неба, твердого, как купол собора.

Я не знал, что такое собор, но сейчас меня интересовало другое. Странный звук послышался издалека, а может, он звучал вблизи, я не мог определить расстояние до источника, и почему-то это раздражало меня больше всего в новом для меня мире.

Уперевшись обеими руками, я сначала встал на колени, а потом поднялся на ноги и увидел наконец, что травяной ковер, на котором мне было не очень удобно лежать, простирается почти до самого горизонта, а там, вдали, начинались строения, похожие на украшения, висевшие на елке в моей комнате, когда я был маленьким и ходил в детский сад.

Странная эта мысль промелькнула, я успел только подумать о том, что не понимаю значения и половины слов, пришедших мне в голову. Елка? Детство? Разве у меня было детство — когда маленький, когда тебя кормят с ложечки, когда ты играешь в солдатиков и строишь снежные горки? У меня не было детства и не могло быть, потому что в мир я пришел только что и еще не вполне уверенно пользовался словами.

Я медленно пошел в сторону домов и звука, то приседая под его тяжестью, то вытягиваясь, когда звук поднимался ввысь, подпирая солнце.

Большой куст с широкими листьями возник передо мной, я остановился, сорвал несколько листьев и прикрыл ими наготу — листья прилипли к телу, от них исходило тепло, будто острые маленькие иголочки впивались в кожу.

— Эй! — услышал я высокий голос и вздрогнул. — Куда ты идешь? Потом ведь год не отмоешься!

Я обернулся. В нескольких шагах от меня стоял мальчишка лет десяти. На нем была широкая накидка, перевязанная в поясе. Можно было бы принять его за бродягу, если бы не тщательно остриженные и причесанные на пробор волосы и большое блестящее кольцо на среднем пальце левой руки.

— Ты уже знаешь свое имя? — спросил мальчик.

Я подумал. Нет, я не знал своего имени. Наверное, я слишком поторопился, нужно было еще немного полежать и освоиться.

— Тогда понятно, — кивнул мальчик. — Иди-ка сюда. Здесь сухо.

Я подошел к мальчишке и увидел, что он стоит на плоском желтоватом камне, потрескавшемся, будто от жара пустыни. Мальчик и не подумал протягивать мне руку, пришлось самому отлеплять подошвы от грязи и влезать на низкий постамент, теплый и сухой, но почему-то тоже липкий.

— Ну и замазался ты, — неодобрительно сказал мальчишка. — Я и слов таких не знаю, чтобы камень поля от грязи поля очистить.

— Не понимаю, — пробормотал я.

— Ты лучше имя свое вспомни, — пробурчал мальчишка. — Меня, к примеру, зовут Ормузд, и я могу многому тебя научить.

— Ариман, — сказал я.

— Что? — Ормузд поднял брови. — Это имя или слово?

Конечно, это было слово. И еще это было именем. Моим. Или нет? Скорее — нет. Не имя это было, конечно, а код того имени, которым я пока не мог пользоваться.

— Ариман, — повторил я. — Это слово, и это код имени. Моего.

Ощущать на ногах грязь было неприятно, я отлепил от тела лист и нагнулся, чтобы почиститься.

— Ариман, — тихо сказал Ормузд у меня над головой, — ты знаешь, для чего пришел в мир?