Трижды до восхода солнца

Устроившись в машине, я включила печку и, зябко ежась, наблюдала за спешащими прохожими. Ладно, побегаем, народ послушаем… закончим одно дело, появится другое. Пройдет время, и все как-нибудь наладится. «Как-нибудь», — повторила я, криво усмехаясь. Можешь сколько угодно твердить «все будет хорошо», пользы от этого немного. Всем хорошо не бывает, по крайней мере в моем случае. По долгам я еще не расплатилась. И целой жизни не хватит. Так что все справедливо. От этой мысли стало до того тошно, что я поспешила сказать себе: «Забей на все и просто живи. А там посмотрим».

В четверг хоронили Юдину. Об этом я узнала накануне и поведала Агатке о своем желании присутствовать на похоронах.

— С чего вдруг? — насторожилась сестрица.

— Если верить детективам, убийцы охотно провожают своих жертв в последний путь. Вдруг и наш пожалует?

— С табличкой на лбу? — закатила глаза Агатка.

— Это было бы здорово, но на подобную любезность я все-таки не рассчитываю.

— Надеешься обнаружить ту самую девицу? Уверена, что сможешь ее узнать?

— Уверена, что стоит попытаться.

— Хорошо, иди, — кивнула Агатка.

На самом деле ни в чем я, конечно, уверена не была. Более того, понятия не имела, в каком направлении продолжать поиски, в чем честно и повинилась. У Агатки, судя по всему, идей тоже не наблюдалось, но признаться в этом она не спешила, скорее из природной вредности. А может, просто не хотела разочаровать школьного друга, заявив, что задание нам не по зубам. Чересчур серьезный удар по ее самолюбию.

Весь день я просидела на своем рабочем месте без видимой пользы для конторы, подпирая щеку то одной рукой, то другой. Сестрица, пробегая мимо, спросила:

— Может, найдешь себе занятие?

— Уже нашла. Я думаю.

— Ну-ну, — хмыкнула она, но более меня не тревожила. Желание отправиться на похороны вряд ли показалось ей внушительным итогом предпринятой мною мозговой атаки. Но так как встречных предложений у нее не возникло, Агатка меня благословила, а может, просто хотела ненадолго от меня избавиться.

Как бы то ни было, а в четверг в одиннадцать часов я парковалась возле похоронного дома № 2, на сей раз на своей машине. Хоть сестрица и твердила, что «Ауди» уже давно пора отдыхать на свалке, на поверку оказалось, что бегает она неплохо, а легкий налет ржавчины, по моему мнению, придает ей пикантность.

Желающих проводить Юдину в последний путь было не так много, что меня удивило. С десяток машин замерли на парковке, возле входа в зал прощания столпилось человек двадцать, в основном молодежь. Я решила, что это коллеги-журналисты. На лицах скорее возбуждение, чем скорбь. На меня никто внимания не обращал, я стояла чуть в стороне и не спеша приглядывалась. Минут через десять подъехали родственники. Первым из машины появился Юдин. Лицо бледное до синевы, взгляд растерянный. Высокий мужчина в длинном пальто подхватил его под руку. Следом шли две женщины в черных кружевных косынках, они шепотом переговаривались, кого-то высматривая в толпе. Двери в зал прощания открыли, народ затих и начал подтягиваться за родственниками. Я вошла последней и замерла возле двери. Началась гражданская панихида. Юдин пробормотал несколько слов, смолк на середине фразы, закрыл лицо ладонью и беззвучно зарыдал. На минуту стало очень тихо, никто не решался нарушить молчание, пока мужчина в пальто, откашлявшись, не начал речь. «Ушел из жизни замечательный человек, прекрасная женщина…» Говорил он эмоционально, все более увлекаясь, пафос нарастал, посыпались обвинения в адрес власть предержащих, но так как носили они абстрактный характер, ничего полезного я почерпнуть не смогла. Когда мужчина замолчал, к гробу приблизилась молодая женщина в серой дубленке нараспашку. Волнуясь и оттого заикаясь, произнесла с десяток фраз. Властям и в этот раз досталось. Женщина заверила, что они будут продолжать дело, которому Наталья Петровна посвятила всю свою жизнь. Потом выступили еще двое мужчин, боевого задора хоть отбавляй, но оба начали повторяться. Все те же обвинения и решимость подхватить упавшее знамя. Присутствующие уже некоторое время переминались с ноги на ногу и перешептывались. У меня создалось впечатление, что скорбит здесь только Юдин. Остальные с заметным нетерпением ждали либо своей очереди произнести речь, либо окончания импровизированного митинга.

Юдин в тот момент казался мне страшно одиноким и одиночеством этим абсолютно раздавленным. Еще не стар, чтобы просто доживать оставшиеся ему годы, уже не молод, чтобы начать жизнь сначала. Детей у них нет, близких родственников, похоже, тоже нет. Только единомышленники, которые, вернувшись с кладбища, займутся привычными делами, при случае выскажут сочувствие и, поджав губы, поспешат уйти.

Речи смолкли, и началось прощание. Юдин шагнул к гробу, да так и замер. Слезы текли по его лицу, он уже не пытался их скрыть, окаменев в своей скорби, и только когда подошли служители и стали закрывать гроб, отпрянул и беспомощно пробормотал: