Трижды пестрый кот мяукнул

Я вспомнила, что уже целую вечность собираюсь отодрать кусок и изучить его под микроскопом с целью знакомства с различными плесневыми колониями, которые могли завестись в древних обоях, но сейчас не время. Плесень, если задуматься, – на самом деле это просто большая счастливая семья. Если уменьшиться в размерах на манер Алисы, можно услышать, как они смеются, поют свои заплесневелые песни, поддразнивают друг друга, шутят и рассказывают истории о плесневых призраках.

В некотором роде я им завидую.

Должна признаться: несмотря на то, что я человек чрезвычайно толерантный, я терпеть не могу встречаться со своим семейством за завтраком. Одна мысль о том, чтобы провести какое-то время под взглядами Фели, Даффи и Ундины, внушает мне отвращение.

Я выпрыгнула из кровати и быстро оделась. У меня изо рта вырывались облачка пара, словно у персонажа мультфильма. Хотя жить в неотапливаемом восточном крыле Букшоу зимой – это испытание, я готова платить эту цену за уединение. Только санок не хватает.

Окольным путем я спустилась к кухне. Миссис Мюллет была так занята готовкой, что не заметила, как я вошла на цыпочках и ускользнула с порцией сырого бекона, яйцами и несколькими ломтями хлеба.

Вернувшись в лабораторию, я зажгла бунзеновскую горелку и вознесла благодарственную молитвы за то, что меня не заметили.

Подержав хлеб над огнем щипцами, я поджарила его до идеального состояния. Омлет, приготовленный в мензурке, и шипящий в препаровальной ванночке бекон вскоре наполнили помещение восхитительным ароматом. В «Кларидже», «Ритце» и, не побоюсь этого слова, «Савое» никогда не было таких чудесных запахов зимним холодным утром.

Я ела, как выразилась бы Даффи, со смаком. Раньше я это слово не слышала, и теперь я представила, как она сидит за накрытым скатертью столом на террасе у моря с пожилым седовласым джентльменом по фамилии Смак, может быть, греком, с алой гвоздикой в петлице, и он любезно передает ей копченую селедку.

Я доедала последние крошки, когда в дверь постучали.

– Доггер, входи, – сказала я, зная, что прийти ко мне больше некому.

Дверь распахнулась, и Ундина сунула голову внутрь.

– Сюрприз! – провизжала она.

– Убирайся, – сказала я.

Я никак не могла понять, чем она меня так раздражает. Это непонимание заставляло меня отступать, осыпая ее градом оскорблений.

При любой возможности я именовала ее чумой – но бесполезно. Я сказала ей, что когда она умрет, я буду молиться не Деве Марии, а за Деву Марию.

Все это отскакивало от Ундины, как горох от стены.

– Убирайся! – повторила я, на случай если она не поняла.

Ундина засунула пальцы в рот и затрубила:

– Трам-пам-пам! Трам-пам-пам! Явился посетитель! Мисс Флавию де Люс ждут у входа!

Я не смогла не рассмеяться.

– Если у посетителя сачок для ловли бабочек, он пришел к тебе, а не ко мне, – сказала я.

– У посетителя нет сачка для чешуекрылых бабочек, – возразила Ундина прекрасно поставленным драматическим басом. – Его зовут Джеймс Марлоу. И у него есть нож.

18

Ундина была права. У него нож. Ну или что-то похожее на нож.

– Отправляйся к себе в комнату, Ундина, – сказала я. Невероятно, но она меня послушалась.

И я осталась наедине с вооруженным мужчиной.

Джеймс Марлоу стоял в вестибюле, откинув голову и глазея на потолок с таким видом, словно это купол Святого Павла. Гость был невысок и коренаст, обладал бочкообразной грудью и такими бицепсами, по которым было понятно, что он часто карабкается по веревкам.

Он расстегнул зимнее пальто, и я заметила, что под ним надет поношенный синий костюм с полосатым галстуком какой-то непрестижной школы. Перестав рассматривать вестибюль, он уставился на меня совиным взглядом сквозь круглые очки в черной оправе.

Я подумала, что эти очки он носит скорее для представительского эффекта, чем из реальной необходимости, судя по всему, линзы очень слабые. Однако я восхитилась его наглостью, поскольку сама нередко прибегала к такому же приему, когда хотела вызвать сочувствие или притвориться слабой.

Насколько я поняла, ему лет восемнадцать или девятнадцать.

– Мисс де Люс? – вопросительно произнес он, протягивая ладонь-лопату.

Я пожала его руку, откровенно разглядывая предмет, который он держал в другой руке и который вовсе не был похож на мои представления о нем. Я думала, это будет стандартный бойскаутский нож с черно-белой ручкой, сделанной из рога, и с приспособлениями на все случаи жизни – отверткой, штопором, консервным ножом, крючком и зубцом для выковыривая камней из лошадиных подков.

Вовсе нет: предмет, который он протянул мне на носовом платке, представлял собой узкий стальной клинок с деревянной рукояткой. Его квадратное лезвие заканчивалось прямоугольным острием, напоминая скорее резец, чем нож, и я была вынуждена признать, что никогда такого еще не видела.

– Это инструмент для резьбы по дереву, называется стамеска, – сказал гость. – Я нашел его рядом с тем, что осталось от мистера Инчболда.

Я хотела завопить «Яру-у-у!», но, проявив невероятное самообладание, сдержалась.

– Положите его в карман и следуйте за мной, – велела я.