Трижды преданный

Морок занес кирпич над балкой, но вдруг задумался, опустил руку и сказал, глядя на Олега:

– Ух ты! Злоупотребление и тяжкие последствия. Как интересно. Ты не против, если я подробности узнаю?

Он включил фонарик, осветил малость покореженную кирпичом балку, развалины и довольно глубокую вмятину над тем местом, где полагалось находиться матвеевской макушке.

– Валяй! – Олег отвернулся от слишком яркого света, прислонился к стене.

Разговор не клеится, его понесло не в ту степь, а времени у них нет. Мобильник Матвеева заверещал уже другим мотивом, но ответить бывший опер не мог при всем желании, но это ровным счетом ничего не значило. Матвеева уже ищут, может, даже коллег бывших на ноги подняли, и те землю роют.

– Я быстро. – Морок точно читал его мысли, перебрался поближе к центру балки и произнес, наклонив голову вниз: – Давай, дядя, расскажи, в чем ты там провинился.

Матвеев вдруг зашелся в надрывном кашле, долгом, тяжелом до икоты и спазмов. Потом грянулся чем-то в крышку, застонал и проговорил срывающимся голосом:

– Баба одна заявление написала, что сожитель ее с детьми порезать грозит. Я приехал, посмотрел: в квартире гадюшник, трое детей без штанов ползают, баба четверым или пятым беременна, а ее типа «муж» на диване дрыхнет, то ли пьяный, то ли обколотый. Ну, я и забил на это дело, отписался, что сведения не подтвердились, дело открывать не стал, а через неделю эту бабу соседи нашли, когда та уже вонять начала. У нее только в живот шесть ножевых было, плюс в глаз ей нож воткнули, а детям и по одному хватило. Тут заява ее всплыла, мне двести восемьдесят пятая часть третья светила, и Стас предложил соседей ее опросить. Сам поехал, а потом привез показания двух свидетелей, которые видели, как та баба сама за мужиком своим с ножом гонялась, в общем, не в себе была, и «дурка» по ней плакала, так что сама виновата….

– И нож в живот сама себе шесть раз воткнула, – протянул Морок, – и в глаз. Хорошие свидетели, повезло тебе, гаденыш.

– Повезло, – глухо согласился Матвеев. – Один героином торговал и все подписал, что попросили, второй из зоны вернулся и не работал, жил на материну пенсию…

Он бормотал еще что-то, но Олег его не слушал, смотрел в сторону дверного проема, где шевелились тени и слышался тонкий писк. Не первый он, значит, о чью жизнь Чирков и Матвеев ноги вытерли. Открытие точно подстегнуло, оцепенение схлынуло, и ему захотелось все поскорее закончить. В шахте не человек, а паскудная до изумления тварь, а вторая пока где-то ходит, жрет, пьет, портит воздух. Плохо, что твари эти неотличимы от людей, и никто, кроме них с Мороком, об этом не знает, а многие знания, как известно, – многие печали…

– Ты, значит, задницу свою лишний раз поднять поленился, а детей похоронили, – в растяжечку проговорил Морок, оскалился в кривой ухмылке, глянул на Олега и отполз на край балки.

– А нечего было с уродами всякими путаться, – донеслось из шахты, – сама виновата. Его, кстати, до сих пор не нашли…

Олег пнул балку так, что та заскрежетала по бетонной крошке, Матвеев заорал не своим голосом, а Морок поднялся на ноги и, отойдя в сторонку, снова погасил фонарик. Олег пнул балку еще раз и крикнул:

– Где сейчас Чирков – уехал куда или здесь остался? Говори, что знаешь, пока цел!

Матвеев снова зашелся в кашле с всхлипываниями и судорожным иканием, колыхнулся внутри, врезался в балку макушкой, вскрикнул от боли и заговорил глухо и торопливо:

– Здесь, здесь, никуда не уехал, он хорошо пристроился, в «Сотексе» заместитель генерального по общим вопросам. За охраной следит, сотрудников проверяет, бухгалтерию контролирует и все такое. Квартиру большую купил, с женой вдвоем в пяти комнатах живут, детей у них нет, а так все хорошо. Весь мир объездили… Он же ради Ольги тогда все сделал…

– Ради Ольги? – подал голос Морок. – Кто такая?

– Жена его, – гундосил из-под деревяшки Матвеев. – У них любовь еще со школы. Он одну Ольгу только и любил, других баб будто и не существовало. А у нее проблемы были со здоровьем, она вены резала – денег на операцию тогда не было.

– А потом нашлись, – спокойно проговорил Олег. Вот все и прояснилось, все оказалось просто и банально: влюбленный Ромео в погонах старался не для себя, а для возлюбленной, и все ему удалось. Красивая история, хоть кино снимай. На душе стало легко, все встало на свои места. Чирков – герой в глазах своей обожаемой Ольги – запросто разменял жизнь на жизнь, отобрал ее у первого встречного и подарил своей возлюбленной. Интересно, он ей правду сказал или наврал что-нибудь красивое?

– Так ему заплатили, – вырвалось невольно у Матвеева.

А Морок подошел ближе по хрустящим под подошвами обломкам, встал рядом и добавил:

– Я тебе еще когда это говорил. Продали тебя с потрохами, а ты не верил.

«Почему же не верил», – подумал Олег, глядя в темноту перед собой. Верил, наверное, а сейчас последние сомнения отпали. Чирков, значит, на себя роль Господа Бога примерил, решив, кому жить, а кому умирать.

– Кто заплатил-то? – толкнул он балку.

Матвеев застонал, как от боли, и почти прорыдал: