Трижды приговорённый к 'вышке'

Заключенные как раз поравнялись с Гордием. Кадыкастый, как только остановились, нагнулся перед адвокатом в шутливом поклоне, помахал кепкой, которую снял с узкой, как бы заостренной к верху головки и вежливо, уважительно сказал:

- Здравия желаю, гражданин защитничек.

Гордий поздоровался с ним, а затем поздоровался и со своим подопечным Музыкантом. Это был враз порыхлевший, среднего роста человек, широколобый и лицом серый, будто обсыпан дорожной пылью.

Загремели ворота, партия шагнула в тюремный двор. Гордий показал пропуск и тоже вошел во двор. Он стоял теперь рядом с теми, кто считал количество вошедших заключенных.

Партия потом шагнула к кладовой, и Гордий, терпеливо всегда дожидавшийся, пока Дмитриевского к нему отпустят, сегодня тоже стоял терпеливо: он уважал тюремные порядки: раз надо - так надо. Вскоре Гордий услышал голос бугра:

- Пианист!

- Я! - хрипловато ответил Дмитриевский.

- Почистить шанцевый инструмент!.. А тебе, Сыч...

- Опять мне! - заблеял кадыкастый - Гордий узнал его по голосу.

- Сыч, а тебе...

- Опять мне! Чего - мне? Чуть чего - Сыч, Сыч!

- А тебе, Сыч... Тебе этот шанцевый инструмент поставить на место!

- Ну так сразу бы и сказали!

- В прошлый раз, Сыч, ты поставил шанцевый инструмент не по номерам. Все перепутал. А каждый к своему шанцевому инструменту привык, ты понял?

- А чё я? Я старался...

- Вот еще раз так постараешься - поглядим! Мы из-за тебя потеряли времячко. А теперь, Сыч, время терять нельзя.

Гордий подошел к партии, бугор его знал давно. Он ухмыльнулся, увидев, как Сыч снял зачем-то кепочку, подкинул ее в воздух, ловко на лету поймал на колган и тут же скомандовал:

- Ну, Музыкант! Чё стоим-то? Вкалывай! А то будем до потьмы чухаться.

У Сыча заходил кадык, нахальные жестковатые зеленые глаза потемнели.

- Справишься, вижу, Сыч! - сказал, еще более ухмыляясь, бугор.

- Справлюсь, чё там! - крикнул Сыч.

- А ты, Пианист? - приостановился бугор.

- Постараюсь.

- Справиться надо, Пианист, - погрозил пальцем бугор, - работал ты сегодня отвратительно. Работать шанцевым инструментом ты, Пианист, не умеешь. Мы все умеем. Умеет даже Сыч. Он, правда, волынить тоже умеет.

- Ну чево? Сегодни я волынил, что ли? - Сыч осклабился.

- Сегодня меньше, но волынил.

- Так грыжа у меня!..

2

...Ночью, когда Гордий возвращался из Москвы, ему стало плохо. Схватило сердце, он задыхался, отыскивая в кармане пижамы валидол. Ему помогал молодой парень, похожий на этого Дмитриевского, парень упрашивал:

- Ну дедуля, поднатужся! Не давай ей... Это же, сколько хлопот будет!

Потом, когда Гордию полегчало, он раза три подходил ночью, заглядывал, как врач, в лицо Гордия и шептал:

- Слава Богу, кажется уж - хорошо дышит!

Отвратительное чувство... А вдруг бы и этого забрали и - к вышке?

- Парень, - тихо спросил Гордий, когда перед утром он опять подошел к нему, - у тебя отец с матерью есть?

- Есть, - как-то поспешно ответил парень.

- Ты от них едешь или к ним?

- Живем вместе. Сестра ерундит лишь... Дом хочет поделить... Еще не померли, а она уже делит. Боится, я захвачу.

- А ежели бы тебя посадили ни за что? - спросил Гордий.

- Как так - ни за что? Так не бывает...

- Бывает, - вздохнул Гордий. - Ты обходи их всех... И с сестрой не заводись... А то еще по горячке ударишь - и суд.

В своем учреждении ждал его "подарочек": пенсион. Да, просился на пенсию. Было. И вот - удовлетворили.

- Вы что?! - закричал Гордий. - А Дмитриевский? Пока не закончу - не уйду!

- Можете, Иван Семенович, жаловаться. Над вами лишь посмеются...

- А причем тут - посмеются?

- Зациклились вы на Дмитриевском. Столько дел, столько дел!.. А вы Дмитриевский, Дмитриевский! Не попахивает ли это чем-то уж больно знакомым?

- Взяткой, что ли?! - задохнулся от возмущения Гордий.

- Как хотите, так и понимайте!.. Одно вам скажем... Теперь-то вы без всякого препятствия можете ездить к своему Дмитриевскому.

Вот тут смекнул Гордий: а ведь правда! По существующим законам выходило, что ныне ему не надо упрашивать начальство, чтобы ему разрешили посещать тюрьму, где сидит Дмитриевский. Он - пенсионер. Ему теперь можно...

Наконец они встретились, сидят на скамеечке. Гордий привык сразу переходить к делу. Он решил не говорить о том, что выгнан на пенсию. Не растолкуешь парню, что к чему. Ездил в Москву, кое-что собрал. Один из документов показывает Дмитриевскому. Это заявление Дмитриевского Генеральному прокурору, поданное через администрацию следственного изолятора города Н.

- Это вы писали? - спросил Гордий.

После некоторого колебания Дмитриевский кивнул головой:

- Я.

- Не возражаете, если я приведу из него выдержки?.. Чтобы не утомлять вас, приведу саму суть. Она, Дмитриевский, важна и для меня, и для вас. Согласны? Или нет?

Дмитриевский безвольно машет рукой: де, если хотите - читайте, не хотите - не читайте.

Гордий стал читать.

...Дмитриевский напамять знал свое письмо к Генеральному прокурору. Сколько тогда он связывал с этим письмом! Какая надежда в нем затеплилась! Но... Напугался! Напугался!

Глухо доносились слова Гордия: