Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

— А где потерял, там и ищи, молодец. Пора мне, — старик поднялся, вырос над Розмичем исполином, а в руке — как только дружинник прежде не приметил — копьё, да нет — посох дорожный. — Дальше ты сам, голова, чай, не для шапки будет, — сказал да и шагнул, уж у самой воды стоит.

— Стой, дед! — крикнул Розмич ему вслед. — Ты куда? Если лодочник, так у тебя и лодья имеется?

— Знамо дело, есть. Но не про тебя. Сказал же, мне на тот берег. А твои дела решать на этом, — отозвался старик басом.

«Розмич!!!» — вдруг донеслось издалека.

— Ну и шут с тобой! — выругался дружинник и, огибая валуны, заторопился на зов, крепко сжимая рукоять.

Он всё же обернулся на бегу, но перевозчика и след простыл, и лодки его не видать.

Глава 5

Песнь бьярмов была длинной и зловещей, вот только суровому Юмоле вряд ли понравилась, иначе не позволил бы Розмичу вот так запросто подкрасться к самой кромке озарённого светом круга. А может, заслушался громовержец и, роняя слёзы умиления, не заметил смельчака… С богами-то, как и с людьми, всякое бывает.

Ловчан притаился немногим дальше. При нём, кроме меча, по-прежнему лук и остаток стрел в колчане. Ултен с проворством мальчишки пробрался на другую сторону площадки: если удастся — освободит пленных, если нет — нападёт. Все замерли!

Розмич оказался до того близко, что в дымном воздухе мог различить запах сырых кож и крепкого пота. Собранный, изготовившийся к прыжку, как лютый зверь, он недовольно морщился — ну и вонища! У каждого врага свой запах, особенный. Но ни лопь с корелою, ни даны, ни другие, встреченные в битве, не воняли так явственно, как эти.

«Падаль!» — мысленно заключил Розмич.

Не успел подумать, как песнь прервалась. Вожак бьярмов, обряженный в шкуру незнакомого зверя с длинными верхними бивнями, вскинул руку. Двое воинов спешно подскочили к сложенным в ряд телам словен, но прикоснуться к кому-либо не успели — вожак глухо вскрикнул, с грохотом рухнул на землю. Из горла хлестала кровь.

Ловчан был не самым метким лучником, но в этот раз рука промаха не знала. Вслед за вожаком на песчаный берег упал ещё один, потом третий, четвёртый…

Розмич сорвался с места, тенью скользнул за спину ближайшему воину. Рубанул под колени и ушёл снова во мрак. Бьярм пронзительно закричал и распластался лицом ниц, едва в костёр не угодил.

Выходить на свет Розмич не собирался и втайне благодарил Юмолу за то, что завещал своему народу такие обряды — долго мычать и таращиться в пламя. Пока глаза врагов привыкнут к темноте, половину можно выкосить. Если бы не слепые выпады бьярмов, всё было бы ещё проще.

Он мчался вихрем, крутился волчком, разя налево и направо. Он словно бы присутствовал всюду, но в то же время нигде. Бьярмы не успевали за его стремлением и мешали друг другу, силясь достать неуловимого врага.

Когда к костру подлетел Ловчан, сеча превратилась в настоящее побоище. Этот не стремился ранить или покалечить, рубил от души и наверняка. Казалось, что с Ловчаном справиться куда проще, чем угодить в мчащуюся по кругу тень. Дружинника обложили со всех сторон, пятеро дикарей скалились, тыкали копьями. Ловчан отбивался с азартом загнанной росомахи, шипел. Пока не надоело. После заорал разгневанным медведем, грудью бросился на врага и прорвался на волю. Ни единой царапины не получил.

Вдалеке раздался победный крик — это Ултен добрался до пленных, уложив дрыном обоих сторожей. Тут уж с бьярмов слетели остатки оцепенения. Может, гнева Юмолы побоялись — заждавшегося обещанной жертвы.

Бой закипел с новой силой. Ловчан похаживал по поляне, раскачиваясь из стороны в сторону, приглашая: «Что же вы, ребята?! Налетайте, кому мало!» Верткие бьярмы старались достать воина, но страх удерживал их на почтительном расстоянии.

Розмич не замедлил воспользоваться этим. Налетал, сёк, рубил, резал, а когда и просто в морду кулаком.

Чуть поодаль дрался Ултен. Дрыном вертел, как мельница крыльями. Заметив это, Розмич сперва и не поверил, что благостный кульдей, читавший нудятину о милосердии и прощении, бьёт всерьёз. Словно подслушав мысли, Ултен хватил подвернувшегося дикаря промеж ушей, раздался отчётливый треск, враг повалился на землю. «Не дерево, черепушка!» — после таких подвигов Розмич зауважал монаха. Во какой яростью глаза полыхают!

Когда из двух дюжин противников на ногах остались только пятеро, кульдей прекратил играть в деревенского верзилу с оглоблей, только тут показал он подлинное уменье и невероятную быстроту, какие в нём бы никто не мог заподозрить прежде. Удары наносил то одним, то другим концом, опрокидывая разбойника за разбойником. Последнего, уже лежащего, безжалостно саданул в душу и едва не прошил насквозь.

— Всё, — заключил кульдей, задыхаясь, и повалился на колени рядом с мертвеющим телом бьярма, а полулысой башкой упёрся тому прямо в грудь.

Ловчана тоже шатало, а Розмич держался — не верил, что всё закончилось, готовился в любой миг прыгнуть в темноту, настигнуть и порвать.

— Лодью бы проверить, вдруг кто на воде схоронился!

— Успеется, — прохрипел Ловчан.