Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

Со стороны княжьего двора, перегнувшись через частокол, на них смотрели отроки. Чистенькие, довольные, в белоснежных льняных рубахах. Вот они — настоящие враги! Отмутузить эту ватагу мечтают все городские мальчишки, но больше всех встретить отроков на улице жаждет Добря. Мальчишка не раз представлял, как валяет в грязи этих зазнаек, как расшвыривает, разбивает носы. А те сперва храбрятся, но после с постыдными всхлипами молят о пощаде и с великим позором мчатся к княжескому двору — жаловаться. А справедливый князь, видя такую удаль…

— Эй, деревенщина, чего шумишь?

Голос принадлежал рыжему Торни — самому противному, самому вредному мальчишке, который, ко всему прочему, заметно коверкал слова. Его отец из пришлых — свей. Дружинник княжьего шурина, коего северяне величают по-своему — хелги Орвар Одд, а словене кличут проще — Олегом.

И мать у Торни вроде как из свеев, но ее никто никогда не видел. Шептались, дескать, не захотела строптивая баба последовать за мужем в новые земли, так и осталась в дикой северной стране, а он уехал и сына малолетнего с собой захватил. Небывалое дело для славян, чтобы жена да мужа, особливо воина, ослушалась.

Добря поморщился, вспомнив, что Торни всего-то девять. Малявка! А Добре — целых десять, вот-вот одиннадцать! Нет чести в том, чтобы начистить уши рыжему зазнайке, но ведь до того охота, даже свербит…

Мальчишка расправил плечи, упер руки в бока, и голос его зазвучал по-взрослому серьезно:

— Выходи, рыжий! А ежели боишься, пришли другого — покрепче.

Отрок сощурился, в его руке появился увесистый камень. Другие тоже взвешивали на ладошках «бульники», скалились недобро.

— Вот ещё! — фыркнул Торни. — Мне с тобой драться не положено. Я княжеский отрок, а ты — деревенщина, и портки у тебя навозом перепачканы.

Добря решительно сжал кулаки, внутри вскипела ярость, ударила в голову.

— И ничего не перепачкано! И не деревня я!

— Добря уже два лета в городе живет, — вступился кто-то из своих. — А ты, Торни, просто трусишь!

— Я? — воскликнул рыжий. — Да я таких, как ваш Добря, с одного удара кладу!

Добря расплылся, хотя в глубине души все-таки кольнул страх — а вдруг и взаправду? Ведь отроков с малолетства дракам учат и приемам всяким. Но опасений мальчишка не выдал, протянул нагло:

— Так выйди и докажи…

Торни дернулся, его личико стало серьезным, решительным. Явно вознамерился спуститься со стены и выйти за ворота княжьего двора. Но дружки свея, среди которых были и рыжие, и русые, как Добря, зароптали.

— Нет! — зло выпалил Торни. — Негоже воину сражаться с простолюдином. Нам ведь наоборот — защищать мужичье, а не бить. Так князь говорит.

За забором по-прежнему слышен топот, лязг, рыки. Потешная битва набирает ход, разгоряченные дружинники бьются, уворачиваются от ударов, бранятся. Чуть поодаль слышится свист частых стрел.

Торни некоторое время прислушивался, затем продолжил с едва уловимой грустью:

— Да, ты уже не деревенщина. Городской. Но твой отец — плотник, и тебе быть плотником. А мой отец — воин. Не буду с тобой драться, нельзя мне.

— Трус! — закричал Добря. — Трус!

— Нет! — рявкнул Торни, подражая басовитому Сигурду. — Не положено мне!

— Все равно до тебя доберусь! — не унимался задира. — И так поколочу, что плакать будешь!

Рыжий поджал губы, насупился, но все-таки стерпел. Бросил с презрением:

— Был бы ты отроком, я б тебя…

— Трус! Трус! Трус! Все свеи и мурманы — трусливые зайцы!

Раскатистый бас княжьего воеводы настиг внезапно, ударил по ушам:

— Эй, кто орет?

Мальчишки бросились врассыпную, помчались, взбивая пыль, одни лишь пятки сверкали. Добря бежал последним: в отличие от других, он ничуть не боялся порки — а по слухам, Сигурд может запросто выдрать и отрока, и простого мальчугана, и даже воина — куда страшнее осрамиться, опозориться, выказать страх. Всю дорогу до дома в голове звенели последние слова трусливого Торни, самые обидные слова! И слезинки накатывались на глаза жгучими капельками.

Добря едва дотерпел до дома, а ворвавшись в избу, забился в угол, с головой укрылся стеганым одеялом. Рыдал мальчик тихо, в отчаянье кусал кулаки, беззвучно подвывал. Его трясло, глаза щипало, а сердце колотилось, хотело выпрыгнуть из груди.

— Свей, — цедил Добря сквозь зубы. — Я тебе покажу отрока. Я тебе покажу.

К горлу снова подкатили рыданья, слезы брызнули ручьем, грудь сжало болью. Добря почувствовал, как на плечи свалилась целая гора. Но почему?! Почему Хозяйка Судеб так немилостива к нему? Почему его отец — жалкий простолюдин, вонючий плотник? За что такое наказанье? Чем Добря хуже гадкого Торни?

* * *

Седовласый волхв кивал, но слушал с явным неудовольствием. Пальцы, тонкие, как веточки, то и дело касались бороды. Во взгляде все чаще проявлялась старческая рассеянность. Наконец, старик не выдержал, перебил:

— Вот ты, Вадим, говоришь, де Рюрик — чужак, пришлый он. Но разве не единого деда вы внуки? И не сестры ли матери ваши?

Названный Вадимом встрепенулся, растянул губы в недоброй улыбке. Будто передразнивая старца, пригладил короткую бороду.