Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

— С-спина к спи-ине! — задыхаясь, проговорил Живач, но упал, порубанный хазарскими саблями.

— Не выдай, плотник! — захохотал Розмич, принимая на щит хазарский клинок.

— Ты паши себе, а я уж не выдам! — откликнулся Добродей, поражая степняка в шею расчетливым ударом.

Тот повалился к ногам победителя, да наскочил ещё один, за ним и третий. Добря снова рубанул, отсекая хазарину кисть, отводя выпад другого краем щита.

Мимо брел новгородец, через все лицо багровела кровью длинная рана от сулейманова железа. Вот он упал поверх степняка и затих.

— Сколько же вас наплодилось?! — воскликнул Розмич, отбрасывая в сторону иссеченный щит. — А ну, посторонись! — пригрозил он, подхватывая выщербленный меч павшего Живача.

— Мне тоже посторониться? — весело крикнул Добродей, укладывая на песок очередного хазарина широким ударом по хребту.

— Тебе особливо! Зашибу ненароком, — сообщил новгородец и тут же, приподнимаясь, вогнал хладное железо под ребра набежавшему степняку едва ли не на целую ладонь, второй меч Роськи описал красивую дугу, но рассек только воздух.

Добродей отскочил в сторону, дабы не попасть ненароком под удар соратника, затем клинок снова встретился с хазарской плотью. Враг каркнул что-то и повалился к ногам.

* * *

Обеирукий ратоборец врубается в наседающих степняков и проходит сквозь них, как раскаленный нож в масло, погружается в гущу схватки. Каждый его удар приносит смерть. Каждое движение сверкающего железа собирает жатву и справа, и слева.

Право же, Добродей уже любуется земляком, да самому быть бы живу…

Смазанное стремление железа рассекает хазарина от плеча до пупа. Розмич рычит и вертится волком, отражая чужие удары, нанося свои. Клинки, чуя податливую плоть, входят в неё, смакуя миг…

И одна за другой пристают к брегу славянские лодьи. Бегут, бегут хазары и валятся наземь под дружным напором варягов да словен, новгородцев и киевлян. Избивают степняка северяне. Лес одолевает Степь.

Покончив наверху, со склонов стекаются Олеговы вои, первыми отведавшие вражьей крови. Средь них мощный всадник, точно сам бог войны — в ярком алом плаще.

— Никого не щадить! — рокочет он.

«Это Вельмуд, князь ильменских русов», — понимает Добря.

— Вещий приказал. Пленных не брать — истребить до единого! — добавляет всадник и сечет с размаху степняка, вздевающего руки к самому Небу.

С расколотой головой хазарин падает на мокрый и без того рудый песок.

— Боже милосердный! Прости ему грехи! — шепчет Добродей и опускает выщербленный меч и стирает кровавый пот со лба. — Он не ведает, что творит.

— Слава князю! — грохочет берег.

— Слава Олегу! — ликующе отзываются с Днепра.

— Великий Боже! — молится Добря.

— И ты молодец! — вдруг хлопают его по плечу.

Добродей непонимающе смотрит на Розмича, тоже покрытого кровью с ног до головы, но радостного и удалого…

— Ловко нас с якоря снял, да и врага порубил немало. Надолго запомнят.

— Мы тоже — иные уж не встанут. Вот Живач, а он меня в дружинники посвящал, — молвит в ответ, склоняясь над трупом.

— Это, брат, война. Говорят, тысяч десять положили… Хвала богам, не обделившим нас Удачей!

— Не стало милосердных на земле, нет правдивых между людьми; все строят ковы, чтобы проливать кровь; каждый ставит брату своему сеть… — бормочет Добря, вздыхает и кладет крест. — Но, человек, сказано тебе, что — добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим… — продолжает он, прикрывая Живачу очи, и снова крестится.

— Прах Чернобогов! — бранится Розмич, возвращая клинок в узилище. — Снова за свое!

— Надо бы и Златана подобрать да в Киев отвезти.

— За тризною веселой помянем! Кончай хандрить! Победа! Твоя и моя! Наша общая.

Глава 8

Добродей даже вообразить не мог, что город, со всеми своими пристанями, домиками, двориками, сарайчиками и конюшнями, может ликовать как один человек.

Услыхав о земной радости, осеннее небо очистилось от тяжелых дождевых туч, стало подобно бездонному лазурному океану. Дажьбожий лик сияет, как никогда, ярко, роняет золотые лучи, будто отвечая на улыбки прекрасных киевлянок, юрких мальчишек и молчаливых воинов ополчения.

Дружинники тоже улыбаются, по большей части сдержанно. В груди у каждого разливается особая гордость, глаза горят. Конные и пешие величественно шествуют по городу, теперь даже богам ясно — это воинство не одолеть никому.

Добродей не спешил, будто нехотя направлял лошадь. Взгляд то и дело возвращался к дальнему холму, где возвышается купол церквушки и большой деревянный крест. После этой победы народ окончательно забудет Христовы заповеди и тропка к тому кресту зарастет травой, но в этот раз даже он, старший дружинник покойного Осколода, не может озлиться на радетелей старой веры. И на отступников христианства злиться не может. Раз языческие боги подарили свободу Киеву, пред их ликами должен склониться каждый. Это долг, перед которым любые заповеди отступают.

Розмич словно мысли подслушивал, а может, просто проследил за взглядом. Подъехал с бравадой, ткнул Добродея кулаком в плечо: